Глава
десятая
1. Раннее утро. Ещё темно. Андрей просыпается в своей комнате.
Андрей быстро встаёт, одевается и выбегает на улицу.
Быстрыми шагами, едва касаясь земли, он идёт по пустым улицам, зажмуривает глаза,
вспоминая вчерашнее видение, открывает глаза, смотрит на небо.
Андрей
выходит на берег Москва-реки.
На востоке поднимается зимнее солнце.
2.
Пробуждение Фимы.
Служанки обряжают её в роскошную одежду и отводят в трапезную.
————————————
Трапеза
царевен с участием боярынь и боярышень.
По завершении трапезы все направляются в парадную горницу царевен, где уже собрались
другие женщины.
Ирина (беря Фиму под
руку).
Погоди-ка, сестрица, ведь я обещалась показать тебе ларчик с потайным замком, я
и забыла совсем.
Служительница (подскакивает). Прикажешь принести,
государыня-царевна?
Ирина. Сами сходим.
Незачем его туда-сюда носить.
————————————
Спальня
Ирины.
Царевна захлопывает за собой и Фимой дверь, вынимает из шкафа ларчик, нажимает
скрытую пружину, ларчик распахивается.
Ирина (вполголоса). Что с тобой,
Евфимия Ивановна? Не заболела ли ты?
Фима (тоже тихо,
опустив глаза). Сон я видела страшный. Хочу его забыть — и не могу. Не
отпускает он меня.
Ирина (совсем тихо). Плохо. (Громче) Сны — глупость. Им
верить нельзя. Я потом тебя научу, как дурные сны водой смывают. — Пойдём к боярышням,
они тебя развеселят.
————————————
Ирина и
Фима присоединяются к остальным.
Ирина подзывает свою служительницу.
Ирина (негромко). Пошли
немедля за княгиней Вяземской.
Служительница
поспешно выходит.
————————————
Помещение, в котором работают швеи и вышивальщицы.
Одна из них — Манка
Харитонова.
Анфиса надзирает за работающими.
В дверь просовывается голова молоденькой служанки.
Служанка. Анфиса
Герминовна!
Анфиса
выходит.
————————————
За
дверью.
Служанка (шёпотом). Ирина Михайловна
послала за княгиней Вяземской.
Анфиса (просияв). А мне-то
что за дело? Я у царевен больше не служу. — Если хочешь,
можешь доложить боярыне Годуновой.
————————————
Служанка
и Годунова.
Служанка (несколько
неуверенно). Анфиса Герминовна послала меня доложить, что царевна
Ирина за княгиней Вяземской послала.
Годунова (очень довольная). Ничего не
понимаю. Кто послал? Кого послал? Куда послал? И причём тут я? — У меня дел невпроворот, свадьба
царская готовится, а тут какие-то глупости приходится выслушивать.
3. Андрей идёт
по залитой солнцем Москве.
Он закидывает голову в бездонное чистое зимнее небо.
Ему жарко. Он срывает рукавицы, засовывает их за пояс. Он поднимает к небу руки,
словно творя безмолвный благодарственный гимн.
Андрей ускоряет шаг, начинает двигаться большими прыжками, словно летя над землёй.
На его лице выражение изумления и восторга. Он снимает шапку, чтобы остудить
голову, встряхивает волосами. Затем снова надевает шапку и продолжает своё
движение.
4. Княгиня
Вяземская в сопровождении двух прислужниц торопливо идёт переходами теремного
дворца.
————————————
У Ирины.
Княгиня Вяземская и Ирина.
Ирина. Красавица
наша дурной сон видела. И не в нём дело, а в том, что она от него в себя
прийти не может. — Первые дни она
сияла от радости, а теперь её как подменили.
Вяземская (тяжело). Значит,
началось.
Ирина. Делать что?
Вяземская. А что ты сделать можешь?
Ирина. Ничего. Я знаю, что я ничего не
могу. — У меня жениха отняли.
У меня на глазах родную мать убили.
Вяземская (со слезами). Аринушка, не
надо, не держи такого на сердце. Твоя мать своей смертью умерла.
Ирина. За всю жизнь
ни разу не болела, а тут взяла — да и умерла.
Вяземская. От горя
умерла, от тоски по мужу, по государю нашему.
Ирина. Так уж она
его любила? И так уж он её любил? Здесь никогда ни у кого счастья не было,
Анна Васильевна, ни у кого никогда.
Вяземская (махнув рукой). А где
оно есть? Вот Карла аглицкий, небось, почитал себя счастливым, а что с ним сталось?
Жена его с детьми теперь по чужим дворам подаяния просит. — Он ведь твоему
королевичу близкая родня.
Ирина (мёртвым голосом). Знаю. Двоюродный
брат.
Вяземская (берёт её за
плечо).
Ну вот что, Аринушка. Там у этих Всеволожских наверняка есть с собой нянька
какая-нибудь или служанка верная.
Ирина. Есть какая-то
старуха, кажется, нянька её.
Вяземская. Ну вот, надо
её взять сюда. Пусть постель перетряхнёт, по углам поищет. Хорошо порог
покропить святой водой, и вообще, где только можно. А главное, чтобы в
спальне её ночевала. А насколько этого хватит — не знаю.
Ирина. Хорошо ещё
царь твою внучку не выбрал.
Вяземская. Бог миловал. — Сейчас ведь
все бояре, что супротив Морозова, как с цепи сорвались. Ни о чём другом ни
думать, ни говорить не могут — только о том,
как они его хотя бы потеснят для начала, а потом и вовсе скинут. Неужели он так
глуп, что сам об этом не догадывается?
Ирина. А девица
эта такая кроткая, добрая, прямо блаженная. И брат у неё вроде бы такой же — тихий, богомольный.
Вяземская. Да, все такие
поначалу. Твои дядья Стрешневы тоже были когда-то тихие и богомольные. А теперь
от них такое можно услышать!
Ирина. И что же
они говорят?
Вяземская. Да ничего, не
надо об этом.
Ирина. Нет уж,
говори, коли начала, не томи душу.
Вяземская
приближается к ней вплотную и говорит шёпотом.
Вяземская. Ты ведь
знаешь, Аринушка, что во всём крещёном мире законы прописаны: кому и как
престол царский наследовать, аж до двадцатого колена. А у нас никаких на
то законов нет, у нас царём может стать тот, кто раньше других проснётся, да
громче крикнет. — И вот
говорит мне однажды дядя твой Алексей Лукьянович, что нигде ведь не сказано,
что дочери не должны наследовать. А государь наш, хоть и молод и здоров,
но, как и все, под Богом ходит, а братьев у него нет. — Зато
племянница моя, говорит, Ирина Михайловна, до того мудрая, что ежели с
государем что случится, то я, говорит, ничего не побоюсь — ничего не
пожалею, чтобы её воцарить ради блага земли русской.
Ирина (испуганно). Мне этого не
надо! Я брату смерти не желаю. Я Бога боюсь.
Вяземская. Хорошо
делаешь. Потому что, ежели такое случится, то Стрешневы захотят одного, другие — другого. А князья
Голицыны, между прочим, ещё не забыли, что из Рюриковичей они — старшие. И тогда такая смута начнётся,
такое море прольётся русской крови, что поляки по нему не то что до Москвы, а
до Нижнего доплывут.
5. Андрей идёт
людными улицами, заглядывает в лица прохожих. Одни оборачиваются с удивлением,
другие вовсе не замечают его.
Андрей выходит в безлюдный переулок, подходит к старинному, вросшему в землю
храму, крестится с поклоном, идёт дальше и вдруг слышит слабый жалобный женский
голос.
Женщина. Подайте,
Христа ради!
Андрей
озирается. Он видит женщину, сидящую на самой земле на тоненькой дощечке. На
руках у неё спящий ребёнок. Рядом копошится другой, лет двух.
Андрей подходит к женщине, выворачивает все карманы, наклоняется к ней совсем
близко.
Андрей. Ты что на
земле сидишь? Так заболеть можно.
Женщина. Ноги не
держат, барин. Всю ночь стирала. — Я на людей
стираю, чтоб детей кормить как-то. У меня их девять. Десятого Господь прибрал,
сжалился над ним.
Андрей. А муж
где?
Женщина. Мужа полгода
назад люди князя Оболенского затоптали. Он пожил ещё два дня, а потом помер.
Андрей. И что же
князь и его люди?
Женщина. Да что ты,
барин? Разве им впервой? Напился, говорят, пьяным, и под копыта бросился, вот и
весь сказ! — Да он сроду ни
капли… (Женщина
стискивает зубы, умолкает, но не плачет.)
Андрей (выпрямляясь). Ты скажи,
где живёшь!
Женщина. Ох барин,
спаси тебя Господи! Там, где я живу, таких, как я, пруд пруди, тебе всех не прокормить.
Андрей. Я вообще-то…
Ну ладно, там видно будет. — Ну скажи всё
же, как то место зовётся?
Женщина (неохотно). Нижняя
Сыромятная слобода.
Ребёнок,
во время их разговора неотрывно разглядывавший Андрея, подходит к нему и хватается
за полы его шубы.
Ребёнок (улыбаясь во весь рот). Тятя!
Женщина (испуганно). Ты что? Иди
сюда!
Андрей в
полном замешательстве. Затем он снимает с себя золотой крест на цепи, суёт его
в руки женщины и быстро идёт прочь.
Женщина (кричит ему
вслед).
Не надо, барин! Куда я с ним? Ведь скажут — украла!
Андрей (возвращаясь). Не бойся, на
меня сошлёшься! Меня зовут Андрей Иванович. Живу я у Яузских ворот, дом Корионова.
Запомнила?
Женщина (покорно). Запомнила.
Андрей
отходит на десять шагов, потом возвращается, срывает с себя шапку, выхватывает
из-за пояса рукавицы, бросает всё это женщине и убегает.
6. У Яузских
ворот.
Аграфена Никитишна в санях въезжает в ворота своего дома, высаживается, быстрым
шагом идёт в дом.
Афанасий сидит за столом, рассеянно перелистывая книгу. К нему врывается
Аграфена.
Аграфена. Афанасий
Петрович! Куда Андрей подевался? Родители его второй день не видят. Вчера они с
Васей на богомолье ходили, а сегодня он где?
Афанасий (рассеянно). Может, опять
куда пошли. Но, кажется, Василий здесь. (Кричит) Малаша,
сходи-ка к Василию Матвеичу, попроси его спуститься.
Афанасий
продолжает перелистывать книгу, Аграфена даже не садится. Входит Василий.
Аграфена. Васенька, где
Андрей?
Василий. Шапку ищет.
Пошёл погулять, да шапку потерял. — А теперь
ищет. Ну ничего, скоро придёт. — Пойду-ка я за
ворота его встречать.
Аграфена,
облегчённо вздохнув, сбрасывает с себя верхний плат и шубу, отдаёт Маланье.
Аграфена. Придёт — я ему всыплю! — Ему негоже так
себя вести, должен же он понимать!
Афанасий (не слушая её). А как
там наши? Они что — каждый день к
царскому столу званы?
Аграфена (радостно). Ну да! — Государь, он
как дитя малое! Ему с Фимкой видеться нельзя, так он хочет, чтоб хоть кто-то от
неё рядом с ним был. Дуня говорит, он их прямо глазами ест. И так их
ласкает! Ну а что — царь царём, а
ведь круглый сирота, ни отца, ни матери.
Афанасий. Да, это
плохо.
Аграфена. А Фимушка,
голубка, ведь тоже заскучала, за Порфирьевной прислала. Пушкин с Родионычем сейчас
её в Кремль повезут. Дуня так обрадовалась! Всё-таки надо, чтобы рядом с
девочкой родная душа была.
Афанасий
всё так же безучастен.
Аграфена (продолжает). Нет, ну ты
подумай! Наша Настасья — в царском терему!
Видели бы мои родители, видел бы покойный Антип!
Афанасий. Антип — это кто?
Настасьин муж?
Аграфена. Петрович, да
ты что — Антипа нашего
забыл?
Афанасий. Прости меня,
Грушенька, у меня с головой что-то не то. Давай о чём-нибудь другом.
Аграфена (улыбаясь). Петрович,
миленький, о чём я ещё могу говорить? — Моя
единственная племянница выходит замуж. За царя. Да разве ты не видишь — я как пьяная
хожу! — А государь-то,
хоть годами молод, но одно слово — царь! Всем
отец. — Он сказал, что
после рождества Андрюшкой займётся. Женить его хочет.
Афанасий. О Господи!
На ком?
Аграфена (деловито). Боярыня
Пушкина говорит, что во всей Москве нет лучше невесты, чем Катерина Алферьева,
внучка Вяземских. Не только красавица, а ещё учёная, сущий грамотей.
Афанасий. Но он же её в
глаза не видел.
Аграфена. А вот и
видел! — Ты вот с нами
на смотрины не пошёл, а она там была, среди тех шестерых. И Андрей сказал,
что он на месте царя непременно бы выбрал ту, что в зелёном платье. — Я потом
нарочно у Троекуровой справлялась, и она сказала, что это внучка Вяземских.
Афанасий (раздражённо). Вяземские
нам не ровня.
Аграфена. Афанасьюшка!
Иван Родионович теперь сам будет решать, кто ему ровня. И Евдокия Никитишна
тоже.
————————————
Василий
Матвеевич прохаживается за воротами Корионовского дома. Он видит почти бегущего
Андрея, который, завидя его, замедляет шаг, и, запыхавшись, подходит к воротам.
Василий (насмешливо). А почему
шубу не отдал?
Андрей (опуская глаза). Постыдился.
Василий. Тебе одному
всех московских нищих не прокормить. — А вот
там, откуда я пришёл, нищих нет. Пока нет. Потому как там народу мало и всяк
своим трудом богатеет. А вот когда народ умножится, и богатство умножится — ох, сделается
там, как всюду и всегда.
————————————
Андрей с
Василием входят в дом. Василий поднимается в свою светёлку.
Андрей входит в горницу, где его ждут Аграфена и Афанасий.
Аграфена. Явился,
пропащая душа!
Афанасий. Ну не стыдно
ли тебе, Андрей? Аграфена Никитишна тебя бить собралась — а тебя нигде
нет.
Андрей
подходит к Аграфене, склоняется перед ней, вытянув шею.
Андрей. Повинную голову
меч не сечёт.
Аграфена
обнимает его и целует.
Аграфена. Ну погоди!
Скоро твоим проказам конец. За тебя сам государь возьмётся. Перво-наперво он
хочет тебя женить.
Андрей
хохочет, хватается за голову и валится на широкую лавку, покрытую ковром.
Андрей. Ох, бедная
моя головушка! — Тётя Груша,
мне нельзя жениться! Я постриг собираюсь принять. Меня тут патриархом обещали
сделать.
Аграфена (замахиваясь). Нет, я тебе
сейчас наподдаю!
Андрей (глядя на неё
снизу).
Хорошо, женюсь! Но только на той, что на смотринах была в зелёном платье.
Аграфена (просияв). А вот
на ней-то мы тебя и собираемся женить.
Андрей. На ней
женюсь! Но при одном условии (делает короткую паузу). Чтобы мне
непременно патриархом стать!
Аграфена. Нет, это уже
чересчур! (Бросается его колотить.)
Афанасий. Никитишна,
нас кормить сегодня будут?
Аграфена. Вас надо
обоих на хлеб и воду. — Пойду я полежу.
(Выходит.)
Из-за двери несётся её голос: «Семён,
скачи к боярину Пушкину, скажи, что Андрей Иванович скоро будет. — Марфа, Маланья, подавайте на стол!»
Андрей и Афанасий сидят друг против друга, безмолвно разговаривая.
Входят служанки со всяческой снедью.
Афанасий. Давай,
Малаша, нам есть пора, мы ведь не твоя барыня.
Маланья. Что-то я не
пойму, Афанасий Петрович, чем тебе моя барыня не угодила?
Афанасий. А барыня
у нас теперь и вовсе не ест. Барыня у нас тем сыта, что ей сестрица рассказывает,
как она за царским столом едала.
Андрей
фыркает.
Стол накрыт, служанки удаляются.
Афанасий (Андрею). Сходи-ка за Василием.
7. Василий,
Афанасий и Андрей за едой.
Афанасий. Вот вы меня
вчера тут бросили одного, чтоб я с тоски помер, а нашёлся добрый человек,
который не дал этому злодейству совершиться.
Андрей. Это кто ж
такой?
Афанасий. Боярина
Пушкина сотоварищ, что с ним в Касимов ездил, а потом с вами в Москву возвращался.
Андрей. А, Артемий
Лукич.
Афанасий. Он самый. — Воистину добрый человек. Доброта его
меня до глубины сердца тронула. Слёзы исторгла.
И не потому, что он меня, старого и хворого, пожалел, а потому, что он русского
человека целиком жалеет, душа у него за русского человека болит. (Делает многозначительную паузу.)
Андрей. Ну давай, не
томи, что он там тебе наговорил?
Афанасий. Одним словом,
страдает русский человек безмерно. Платье у него — сам видишь
какое, ни один немец такого не носит. Дом у него — тоже никуда, и
тесный, и неказистый. А уж то, что в доме (обводит рукой
своё имущество) — это же сущий
срам. Эти лавки, эти горшки! — И книг
он, оказывается, не читает. А забавы у него только две — или в церковь
ходить, или зверей травить. Одним словом, живёт русский человек хуже последней
свиньи. Ненамного лучше собственных мужиков.
Андрей
хохочет, падает головой на стол. Афанасий страшно доволен.
Василий (усмехаясь). Погоди,
Андрей, у него там ещё что-то припасено. Выкладывай, Петрович.
Афанасий. Что
выкладывать? Нет у меня ничего, я русский человек. Всё есть там, у немцев. А пуще
всего у голландцев. — Как он
Голландию расхваливал! — Ну я, конечно,
заслушался, и тут он мне и поведал, что есть у нас такие светлые головы,
которые мечтают завести на Руси новые обычаи и порядки, чтоб жили мы не как
свиньи, а как люди живут, особливо в Голландии. А из этих светлых голов
самая светлая — не кто иной, как Артамон Матвеев, близкий друг царя и мой,
между прочим, сродственник.
В общем, растрогал он меня до слёз. И говорю я ему со слезой в голосе — так ведь там, в Голландии,
рабства нету, никто ни на кого задаром не работает и перед законом все равны.
Афанасий
делает паузу. Василий и Андрей смотрят на него выжидательно.
Афанасий. А он мне
и ответил: мы всё хорошее сохраним, мы только от плохого откажемся.
Василий
и Андрей смеются, но невесело.
Трапеза окончена.
Василий (поднимаясь). Ну давай,
Андрей Иванович, беги к родителям. А я пойду принаряжусь. — Значит, завтра
вечером Трофим Игнатьевич будет вас обоих в гости ждать, у себя в Прозоровской
усадьбе. Особо не торопитесь, он человек занятой, ему сначала все дела переделать
надо.
Василий
поднимается к себе; затем выходит в новом добротном кафтане и новой шапке.
Василий спускается вниз, сталкивается с Аграфеной.
Василий (горделиво). Ну как я
тебе, Аграфена Никитишна?
Аграфена. Васенька! Ни
дать ни взять — богатый купец.
Василий (поднимая палец). Не богатый, а достаточный.
8. Аграфена
входит к Афанасию. Он, как и давеча, перелистывает книгу (Псалтирь).
Аграфена. Петрович, мы
с ума спятили! Мы про наших забыли. Сидим тут, и ни в Углич, ни в Ярославль
никого не посылаем.
Афанасий (спокойно). Я с ума
не спятил. И ничего не забыл. — Я в своём
доме хозяин. Дочери — мои, и зятья
мои. Хочу — посылаю за
ними, а раз не посылаю — значит,+++++++++
не хочу.
Аграфена (дрожащим
голосом).
Но ведь это же сёстры Фимины! Что же, из её родни никого на свадьбе быть не должно?
Афанасий. Здесь в
Москве Всеволожских предостаточно. Раньше они Ивана знать не знали, а теперь,
небось, целоваться бегают. Ведь бегают, а?
Аграфена. Да.
Афанасий. Спасибо
Пушкину, избавил нас от этих гостей. — И ежели
ты помнишь, когда наша меньшая замуж выходила, из Касимова здесь был один Андрей.
Аграфена. Антонида не
за царя выходила.
Афанасий. Да, слава
Богу, не за царя.
Аграфена. Афанасий,
заклинаю тебя, не поминай мне ни Хлопову, ни Долгорукову. Мне Фимка как дочь, у
меня сердце разорвётся!
Афанасий. Я ничего
такого не говорю. Бог даст, она там приживётся. А наши приедут на Святки,
как собирались, и поздравят её.
Аграфена (испуганно). А сам-то
ты будешь на свадьбе?
Афанасий. Да буду,
буду, куда ж я денусь? — Ты знаешь
прекрасно, как я твоих люблю. И Фимушке я желаю всяческого счастья в её
замужней жизни. (Взглядывает на дверь и говорит свистящим
шёпотом)
Но перед царём-батюшкой из семьи Романовых-Кошкиных я пол лизать не намерен. Я в
деревню жить уеду. А ты — как хочешь.
Можешь здесь оставаться, можешь — к Дашке в Ярославль.
Аграфена. Ты что… Ты
что, хочешь меня от себя прогнать?
Афанасий. Нет,
Грушенька, не хочу. Но я твёрдо решил, что уеду в деревню. А ты там
заскучаешь без своих княгинь и боярынь. А что я про Дашу сказал, про
Ярославль, так всё равно тебе у ней жить придётся, она ведь старшая. Всё равно
ты однажды овдовеешь…
Аграфена
опускается рядом с ним на колени и обнимает его.
Аграфена. Афанасьюшка,
родной, не гони меня. Брани, как хочешь, только не гони. Куда ты — туда и я. (Плачет.) Помирать
вздумаешь — тоже с собой возьми.
9. К воротам
усадьбы Прозоровских подходит Василий.
Усмехаясь, одёргивает свою обновку и решительно входит в ворота.
————————————
Поликарп
над книгами в своей конторе.
Рядом с ним стоят огромные счёты. Он время от времени щёлкает на них. В дверь
заглядывает слуга.
Слуга. Поликарп
Самсоныч, там человек прибыл из Архангельска, от Игнатия Трофимыча.
Поликарп (вскакивая). Да ты что!
Скорее веди сюда!
Входит
Василий.
Поликарп (узнавая его). Какая
радость! Ох какая радость!
Василий (подмигивая). Вот так-то! — А из
Архангельска в Москву большой обоз идёт, и с ним Игнатий Трофимыч всем вам
гостинцев шлёт. К послезавтрему ждите. — Я вот
решил заранее вас известить. Уж не обессудь — с пустыми
руками, да с доброй вестью.
Поликарп. Добрая весть
дороже любого подарка. Идём скорей к Трофиму Игнатьичу.
Они
выходят, направляясь к Трофиму. Поликарп, убедившись, что никто на них не
смотрит, целует Василия в плечо.
————————————
У Трофима.
Трофим (разглядывая
Василия).
Ну каков купчина! (Тихо) А про
обоз — правда, али шутишь?
Василий. Это когда же
я тебя обманывал? Послезавтра будет обоз. Игнаша жив-здоров, шлёт тебе письмо и
гостинцы.
Трофим
осеняет себя широким крестом.
Василий (к Поликарпу). А ты
что скажешь? Нашёл тебе Трофим Игнатьич невесту?
Поликарп
испуганно пятится.
Трофим. Да что ты,
дурачок, испугался, что ли? Ты разве не видишь — Василий
Матвеич всё про нас знает лучше, чем мы сами про себя. — Я ему,
Вася, не одну невесту нашёл, а сразу двух. Вот теперь гадаем, какую брать.
Василий (глядя в глаза
Поликарпу).
Бери ту, у которой отец кожевенным делом занят.
Трофим
слегка разочарован.
Василий. Всякое
богатство непрочно, а красота недолговечна.
Поликарп. А что
всего прочнее, батюшка?
Василий. Душа
человеческая, Поликуша, она ведь и по смерти живёт. — Так что
непременно бери ту, на которую я указал.
Поликарп. Да что ты,
батюшка, как ты сказал, так и будет. Разве я… разве мы с Трофим Игнатьичем тебя
ослушаемся?
Василий. Теперь слушай
меня, Трофим Игнатьич! Завтра вечером к тебе гости пожалуют. Старый твой друг
Афанасий Петрович и с ним племянник его, Андрей из Касимова. Ты, поди, его маленьким
помнишь, а вот теперь он большой.
Трофим (слегка оторопев). А теперь
он — царский шурин.
Василий (невозмутимо). Афанасий
Петрович тут с тобой побеседует, а Андрей Иванович сначала с тобой, а потом ещё
кое с кем.
Трофим. Господи! Неужто
Михайло пожалует? Это что же за чудеса творятся — Михайло
Иванович царского шурина к себе призывает!
Поликарп
в изумлении. Он покачивает головой.
Василий (дурачась). Хозяин,
кормить меня не надо. А вот переночевать не пустишь ли?
Трофим (ему в тон). Много вас
тут ходит, всяких. У меня и так уже сегодня двое странничков ночуют.
Василий. Это кто же?
Трофим. Илья и
Данило.
Василий. Ишь ты какие!
Развалились тут! Я их сейчас потесню.
Василий
выходит. Трофим и Поликарп остаются вдвоём.
Трофим. Ты слышал,
Поликарп?
Поликарп. Ох, батюшка,
слышал.
Трофим. Смотри, не
вздумай болтать на радостях.
Поликарп. Я? А я
этого не умею — болтать.
Трофим (себе под нос). Ещё неизвестно, есть ли чему
радоваться. Один Господь ведает, что нам готовится.
10. Женский терем.
Опочивальня Фимы.
Стайка служанок выпархивает из комнаты, оставляя там Настасью Порфирьевну. Она
несколько секунд сидит в оцепенении, потом падает на колени перед иконами и молится
с земными поклонами.
Наконец Настасья поднимается с колен и начинает озираться. Тотчас же в комнату
врывается Анфиса.
Анфиса. А вот и
я, матушка Настасья Порфирьевна!
Настасья. Ох, прости,
голубушка, не запомнила ещё, как тебя величать.
Анфиса. Да зови меня
просто Анфисой, ты ведь мне в матери годишься. А я теперь у тебя первая
помощница. (Начинает тараторить как заведённая) Я теперь
у государыни-царицы постельницей, а прежде у царевен служила, а ещё допрежь
того у покойной царицы Евдокии Лукьяновны.
Анфиса
кидается к постели, начинает всё ворошить, перетряхивать, ловко убирает
«вещественные доказательства», ни на секунду не закрывает рта.
Анфиса. Ты ведь здесь
ещё не обвыклась, тебе всё внове, чуднó всё тут. Ты без нас безо всех не обойдёшься. У тебя,
небось, от этого блеска в глазах рябит.
Настасья. Ох, верно,
милая, в глазах рябит.
Анфиса. Я вот,
почитай, всю жизнь в царских палатах, а и то привыкнуть не могу. Иной раз
взгляну на всё на это, так прямо оторопь берёт. А ещё запомнить надо, как
что зовётся и для какой оно надобности. А ты вчера из деревни, легко ли
тебе? Ты, чай, и в Москве-то отродясь не была?
Настасья (грустно). Я тут
смолоду жила, бабушке Фиминой служила. А когда нашу младшую барышню в
Касимов выдали, то меня с мужем ей отдали. Мы там хорошо жили, в Касимове.
Анфиса. Ну, ничего, в
Москве всё равно лучше. И к чудесам этим всем привыкнешь. — Ты только
подумай, здесь же всё заморское. Здесь русского — только мы с
тобой.
Подходит
к туалетному столу, окидывает его взглядом, хватает подменённый флакон, потом
ставит его на место, хватает другой, открывает.
Анфиса. Ты только
понюхай, как пахнет!
Суёт под
нос Настасье хрустальный флакон.
Настасья. Ох, святые
угодники, аж дыханье захватило! — (Дрожащим
голосом)
А там, а там не может быть отравы какой?
Анфиса. Христос с
тобой, Настасья Порфирьевна, что ты за страсти говоришь? (Выливает из флакона
себе на ладонь и слизывает языком.) Вот тебе и отрава! Это ж царские
палаты! Тут в любом месте должно пахнуть, как в райском саду. — Ну ничего,
привыкнешь! Это хорошо матушка-царица сделала, что тебя призвала. Мы хоть день
и ночь из кожи лезем, чтобы ей угодить, а родного человека никто не заменит.
Настасья (нерешительно). Голубушка,
ты не зови её так. Она ведь ещё не царица — сглазить
можно.
Анфиса. Прости,
прости меня, дуру, Настасья Порфирьевна. Потому оговорилась, что в этих самых
покоях царице Евдокии Лукьяновне, Царствие ей небесное, много лет прислуживала. — А насчёт
сглазу — чего же меня
бояться? Я такая же раба, как и ты. На моей дочке, чай, государь не
женится. (Понижая голос) А вот кто и вправду мог злобу
затаить, так это боярыни наши Верховые. На смотрины-то, кроме государыни
Евфимии Ивановны, ещё пять красавиц отобраны были, и за каждую родня старалась,
царевнам нашим аж все уши прожужжали. Княгиня Вяземская царевне Анне крёстная,
она свою внучку хотела. Княгиня Хованская — мамка Ирины
Михайловны, её внучка тоже там была. Княгиня Троекурова —царевны Татьяны
мамка…
Настасья (с трудом
прорываясь сквозь натиск Анфисы). Троекурова нашей старшей барышне кума.
У них в родне ни одной девицы на выданье нет.
Анфиса. Всё одно они
бояре. Сегодня не родня, а завтра породнились. Я своими ушами слышала, как
княгиня Троекурова девицу Милославскую нахваливала. А государь вот взял,
да и решил по-своему, им всем назло. — Нет, хорошо
государыня сделала, что тебя сюда взяла. Ты уж береги её, береги. Лучше тебя
никто не убережёт.
Настасья
сидит, сжавшись в комочек, и вся дрожит.
Анфиса (ещё больше
понижая голос). А вот кого ей пуще всех остерегаться надо, так это
золовушек своих, царских сестёр.
Настасья (чуть жива). А им-то
что? На них-то царь уж никак не женится!
Анфиса. На них ни
царь не женится, ни псарь не женится. Девками родились и в девках помрут.
Оттого-то злые и чужому счастью завидуют.
Настасья. Да может ли
такое быть? Я, может, не понимаю ничего!..
Анфиса. Может быть, и
не может, а есть. Тебе здесь про это любой расскажет. — Мало того, лет
пять назад приезжал сюда из заморских краёв королевич, царевну Ирину сватать.
Красавец из себя, подарков навёз —
видимо-невидимо. А ему всё равно царевну не отдали, да ещё самого в темницу
заключили. Так бы и сидел там до смерти, кабы государь наш покойный не
преставился. А нынешний царь, он куда как добрый. Он повелел его отпустить
и со всеми людьми его обратно отправить. А подарки так в казне и остались.
Настасья (зажмурившись). Пресвятая Богородица-матушка,
святые угодники, что же на свете делается!
Анфиса (довольная
произведённым эффектом). Понятно теперь, с чего царевна Ирина
такая злая? Да и другие не лучше. Всякой ведь девке замуж хочется. — Я вот
второй раз замужем. А помри, не дай Бог, мой хозяин! Несладко мне тогда
придётся. Сейчас попы такие зловредные стали, ни за что в третий раз венчать не
хотят. Чтобы в третий раз повенчали, надо знаешь сколько отсыпать!..
За
дверью слышен голос: «Меня государыня Татьяна Михайловна послала гостинец Настасье
Порфирьевне передать».
Анфиса. Ну, я тебя
притомила. Ты отдыхай, я пойду, у меня ещё столько дел.
Анфиса
выходит и сталкивается в передней с нянькой младших царевен.
Нянька (смущённо). Вот, Татьяна
Михайловна гостинчик послала!
Анфиса. Да ты заходи,
Акимовна, чего боишься? (К остальным служанкам) Все хотят
Настасье Порфирьевне угодить.
Вбегает
девушка.
Девушка. Матушка
Анфиса Герминовна! Тебя золотых дел мастер ищет! И скорняк тебя спрашивал.
И швеи тоже тебя хотят.
Анфиса
уходит в большой досаде. Нянька Акимовна входит к Настасье.
————————————
В опочивальне.
Нянька (громко). Вот,
Порфирьевна, царевна Татьяна тебе сласти немецкие посылает.
Нянька
протягивает Настасье нарядную коробочку.
Настасья боязливо принимает её.
Нянька вынимает из рукава бутылочку.
Нянька (шёпотом). Это святая
вода. Покропишь порог и где только можно. Мы сами толком не знаем, что делать надо.
Настасья (печально). Я по
ночам буду молитвы читать. Нечистая сила пуще всего ночами лютует. Я спать
не буду, буду всю ночь читать. У Фимушки тут молитвослов есть.
Нянька (недоверчиво). Ты что,
грамоту знаешь? (Настасья кивает.) Кто же тебя
научил?
Настасья. Муж. А его
барин выучил — Фимушкин дед. У него
в доме все люди были грамотные. — А Афанасий
Петрович, нашей старшей барышни муж, он и в деревне всем велит грамоте учиться,
и детей учить. Он говорит, что грамоту людям Господь Бог даровал, и от неё
уклоняться — это грех.
Нянька (недовольно). Ишь ты! Мы
всю жизнь в царских палатах… (Спохватываясь) А царевны
мои государыню хвалят — не нахвалятся.
Такая, говорят, учёная, прямо не девица, а архиерей. Уж так они её хвалят.
Настасья. Дай им Бог
всяческого счастья за их доброту. А уж какие они раскрасавицы. — (Нерешительно) А почему,
Акимовна, царевны твои не замужем?
Нянька. А ты уже
всё знаешь? Ну, сознавайся — тебе уже
нашептали?
Настасья (испуганно). Я ничего
не знаю. Просто я увидела, что девицы уже в возрасте, вот и спросила. У нас
Фиму с пятнадцати лет высватывали.
Нянька (яростно). Не замужем и
никогда замужем не будут. И не наше это рабье дело рассуждать, что да
почему. И ты, Порфирьевна, запомни — здесь, на женской
половине, государевы решенья обсуждать не положено — ни нам, ни царевнам,
ни самой царице. А что тебе сказали — то правда.
Настасья. И про
королевича правда? (Нянька утвердительно закрывает глаза.) А за что
же его в темницу посадили?
Нянька. За то, что
веру свою басурманскую менять не захотел. Покойный государь ему сказал — прими веру
православную и тогда женись на моей дочери. А он упёрся как бык, ни за
что, говорит, вере своей не изменю. (Разводит руками.) Ну и вот…
Звали его королевич Вольдемар. Датского короля сын. (Тяжело
вздыхает, потом выпаливает) Православных государей теперь во всём
свете не осталось, все кругом басурмане. Так что не за кого нашим царевнам
выходить.
Настасья (шёпотом). А за
русских князей им никак нельзя?
Нянька. Эти русские
князья — хуже басурман.
У них только одно на уме — смуты
устраивать. Один такой князь так мою царевну приворожил, что она аж высохла
вся. — Я ведь
младшей царевны нянька, Анны Михайловны. Татьянина померла, вот я и стала на
двоих.
Настасья. Бывает так,
что девка сохнет, а парень про это и не знает.
Нянька. А почему
тогда не женится? В его годы уже все женаты. Старший брат у него
восемнадцати лет женился. А он-вот выжидает, а она, бедняжка, сохнет, а всё
надеется. Знаешь, как у меня за неё сердце болит.
Настасья (покачивая
головой).
Ох, Акимовна, нам
только до крови язык прикусить — и молчать.
Нянька (прислушиваясь). Там
государыню Евфимию Ивановну почивать ведут. Мне тут больше нельзя. (Осторожно выскальзывает
из Фиминых покоев.)
Входит
радостная Фима в сопровождении служанок.
Фиму освобождают от драгоценностей, раздевают, умывают и т.д.
Фима. Идите
отдыхать, голубушки. Меня Настасья Порфирьевна причешет на ночь.
————————————
Фима и
Настасья вдвоём.
Фима в одной рубашке сидит на постели. Настасья опускается рядом с ней на колени,
плачет, целует ей руки.
Фима (обнимая
Настасью).
Настасьюшка! Родименькая моя! Намаялась тут, моя бедная. Небось, сидишь,
нахохлившись, пошелохнуться боишься?
Настасья. Ох Фимушка,
голубка моя, и вправду боюсь. Я ведь тут ничего не пойму. Тут ведь всё заморское.
Фима (смеясь). Вот куда мы
с тобой попали. Я в первый день тоже старалась ни на что не смотреть. А привыкла — и совсем ничего этого не замечаю. — Ты не бойся,
если что и разобьёшь, всё равно тебя никто бранить не посмеет. Здесь только я
имею право тебя бранить. (Прижимает к
себе её голову, целует.)
Настасья
расплетает Фимину косу. Берёт с опаской гребень с туалетного стола и начинает
расчёсывать.
Настасья. Ты-то небось
тоже за день устаёшь?
Фима. Ох! Все эти
боярыни, боярышни. Ведь запомнить надо, как кого зовут, и кто кому кем приходится. И чей
брат и сват где и когда отличился. — Но сестрицы — прямо
ангелы-хранители! И подскажут когда надо, и ответят за меня. Но мне-то всё
равно молчать нельзя, а то, не дай Бог, обидишь кого ненароком.
Настасья. Да, обижать их никак нельзя. А то ещё
злобу затаят. Промежду них, чай, злых немало.
Фима (вздыхая). Ну, конечно,
есть злые, куда от них денешься. А ласку все любят, и добрые и злые. — Злым она даже больше нужна. Добрая душа
всегда найдёт, чем утешиться. А злая и без того сама себя
мучает.
Но какие сестрицы добрые! Настасьюшка, ты представить не можешь. Ведь это они
тебя вытребовали. — Я-то думала, что потом тебя возьму, ну после
всего, понимаешь? А ночью мне сон привиделся дурной, так Ирина, голубушка,
сразу приметила и так всполошилась! И наводят, и глазят, и колдуют — мне аж стыдно
стало.
Настасья. А что
снилось, Фимушка?
Фима. Да я уже не
помню! С утра помнила, а к вечеру уже позабыла. Отец Никола всегда
говорит, что всякому сну верить нельзя.
Настасья
берёт бутылочку со святой водой, целует её и кропит Фиму.
Настасья. Что ни
говори, святая водичка никогда не помешает. В деревне и то люди друг другу
завидуют. А уж тут, на самом верху! А где зависть — там и сглаз, и что похуже.
Фима (хмурясь). Ну и что?
Почему я должна этого
бояться? Разве я не по Божьей воле здесь очутилась? Разве может что-нибудь Божью волю
осилить? Вот был бы здесь Андрей, он бы тебе так же сказал.
Настасья (затянув Фимину
косу шнурком). Давай, Фимушка, под одеяло. И спи.
Фима (укладываясь). Да уж!
Завтра такой день — завтра
всенощная в Успенском храме, и мы с сестрицами тоже там будем.
Настасья. Царя-батюшку
увидишь?
Фима
накрывается с головой и ничего не отвечает.
Фима (выглядывая
из-под одеяла). А знаешь, Настасья, сестрица Аннушка чем-то больна. Мне пока спрашивать неловко, но
я вижу, что её болесть какая-то точит. Я о ней молюсь всё время, и ты тоже
помолись. (Фима задрёмывает, потом спохватывается) А ещё ты
должна будешь непременно сходить поклониться государевой няньке, Феодоре Ивановне.
Только это не завтра. Мы тебя принарядим, подарки пошлём. Она такая важная, что
твоя боярыня.
11. У Яузских
ворот.
Афанасий и Андрей усаживаются в сани.
Афанасий. Ну, Господи
благослови!
Сани
трогаются. Некоторое время седоки едут в молчанье.
Афанасий. Из всех дней
своей жизни я самым великим почитаю тот день, когда мне довелось с Михайлой беседовать.
Андрей (он очень
взволнован). А ты мне никогда про это не говорил.
Афанасий. Тот, кто Михайлу
видел, никому про это говорить не должен, иначе с человеком этим непременно беда случится. Но ежели он сам
тебя призвал, то теперь уже можно. ( — ) А было
это за год до твоего рождения. Служил я тогда в Посольском приказе. И тут
пошёл слух, что патриарх Филарет тяжко занемог и вот-вот преставится. Ну, что
тут началось! Все понимали, что с его смертью власть переменится.
А раз
так — то почему бы ей не измениться к лучшему? Прав этот Лукич, русский
человек и впрямь хуже всех християн живёт, но надеждой он богат как никто на
свете. И так эта надежда в нас взыграла, так мы размечтались
о своём счастье! Как пьяные ходили, дураки несчастные.
Андрей. Но ты же сам
говорил, что русская душа вся в будущем живёт, а прошлое и настоящее ей скучно.
Что же ты бранишься? В будущем — царствие Христа,
вот она туда и стремится.
Афанасий. Ну вот,
тысячелетнее царствие Христово в тот раз опять не наступило, а я, по милости
Божьей, сподобился в него заглянуть. И это была встреча с Михайлой. (Задумавшись,
молчит.)
Не так уж долго он со мной проговорил, а так, что на всю оставшуюся жизнь хватило. Не знаю, может, и сегодня
выпадет мне такое счастье.
Сани
едут дальше. Оба седока молчат.
Афанасий. И сказал
он мне, что все наши мечты и надежды не сбудутся, а служба моя, ежели я не найду,
как её оставить, добром для меня не кончится. Вот с этих-то пор я и стал потихоньку больным
прикидываться. —
А ещё он мне сказал, что лучше человеку вырастить одно дерево, да такое,
что ветвями в небо упрётся, чем растить целый лес, чтобы его потом всё равно
сожгли. — Я тогда этих слов не понял и очень им подивился.
Андрей. А теперь?
Афанасий. А теперь
догадываться начинаю. — А государь
наш Филарет тогда не помер, выздоровел. Видно, черти в аду для себя отсрочку
испросили. И мы ещё целых семь лет на него любовались. А когда его
наконец не стало, и царь Михаил соделался
круглым сиротой, то стали бояре перед ним состязаться, кто из них народу злейший враг, кто
больше вреда наделать может. Победа досталась Борису Морозову.
Андрей. Сейчас,
небось, тоже многие чего-то ждут, на что-то надеются.
Афанасий. Андрей, не говори мне про это. Если ещё раз заикнёшься,
я тебя кнутом огрею, даром что к Михайле везу.
12. Усадьба
Прозоровских.
Князь Сергий Прозоровский в своих покоях.
Он кормит птиц, сидящих в двух больших клетках. В одной — много маленьких птичек, в другой — два
больших попугая, голубой и красный. Кормление птиц окончено. Прозоровский
выходит из горницы и отправляется на другую половину дома.
————————————
Передняя
покоев князя Симеона.
Старик слуга полирует рукоятку какого-то кинжала. Входит Прозоровский.
Прозоровский. Скажи Симеон
Васильевичу, что я прошу дозволения с ним поговорить.
Слуга скрывается за дверью. — Прозоровский один. — Слуга
возвращается.
Слуга. Входи,
князь-батюшка.
Прозоровский
входит к отцу, слуга возвращается на прежнее место и погружается в дремоту.
————————————
Князь
Сергий и его отец, старый князь Симеон.
Прозоровский. Батюшка, я всё
тебя спросить хотел… Говорят, указ готовится о введении египетского рабства?..
Князь Симеон. Красиво
говорить научился. Ты там (указывает наверх) тоже так говоришь?
Прозоровский (скороговоркой). Я не дурак.
Князь Симеон. Хорошо. Ежели
ты не дурак, то я тебе скажу. — Да, готовится.
И это пожелание всего русского дворянства. — Ну, сам
понимаешь, почти всего. — А вот, чтобы господским крестьянам
запретить любую торговлю держать — это пожелание всего нашего купечества. — А ещё такие
находятся, что государю челом бьют, чтобы под страхом смерти запретил
крестьянам детей своих грамоте учить. Царь как услышал, аж завопил. — Да, я эту челобитную
сам читал. Держал в руках и глазам своим не верил.
Вот такое время настаёт. — Конечно, я против, и князь Ва… (осекается.) Ну, в общем, есть такие, что против…
Подходит
к двери, выглядывает, не подслушивает ли кто. Старик слуга мирно дремлет. Князь
закрывает дверь.
Князь Симеон (продолжает). Мы ничего не
можем. Стоит кому рот открыть, его сразу уничтожат. Обвинят, и верных свидетелей
найдут, что не только с поляками в сношениях состоит, а ещё с аглицкими
бунтовщиками. (Совсем тихо) И царь против них бессилен. — С каждым
по отдельности он что угодно может сделать. Но ежели они все против него
соберутся, ему на царстве не бывать. — Мы тут всякое
повидали, не приведи Господь ещё раз увидеть. Тебе с малых лет рассказывали,
что с нами было в великую Смуту.
Прозоровский. Благодарю
тебя, князь-батюшка, за то что ты мне всё это сказал, не стал свои мысли
утаивать.
Князь Симеон. Ты меня
спросил — я тебе отвечал
правду. Ты уже взрослый, давно уже взрослый. — Сейчас каждый,
кто чем-то недоволен, винит во всём Бориса Ивановича. Но только глупец полагать
может, что Морозов всю эту огромную страну держит в своих двух руках. Подлинная
власть у тех, кто владеет землёй и мужиками. Князей-бояр кучка малая. А дворян
тысячи и тысячи. Кто бы ни оказался на Борисовом месте, ему придётся всегда им
угождать.
Прозоровский. Я это
понимаю, батюшка. Всё понимаю. (Делает паузу.) Хочу тебя ещё
об одном спросить. (Замолкает в нерешительности, ходит по
комнате.)
Государь наш… ведь у него никого нет… Дети когда ещё появятся… Братьев нет… У отца
его тоже братьев не
осталось. Если вдруг… Ведь все под Богом ходим… Кто тогда царствовать будет?
Князь Симеон. Мы все,
конечно, на Божью милость уповаем, но такой вопрос не ты первый задаёшь. Я считаю,
чтоб не было ни смут, ни раздоров, кого царевна Ирина своим мужем назовёт, тот и должен царствовать. И я знаю,
что другие князья тоже так думают.
Прозоровский (убитым голосом). Ну тогда всё!
Князь Симеон. Что всё?
Прозоровский (беря себя в
руки).
Ты мне всё сказал, князь-батюшка. — Я пойду,
с твоего дозволения, мне к царской свадьбе готовиться надо.
13. Усадьба
Прозоровских. — У Трофима.
Трофим потчует Афанасия за небольшим столом.
Трофим. Ну, как тебе
голландский ром, царский дядюшка?
Афанасий. Не смейся
надо мной, Трофим. Я царскому забору и двоюродным плетнём быть не хочу. Знал бы ты, как мне тошно, что у
меня на сердце творится. — И ведь не я один в эту свадьбу не
верю, есть и другие, я ведь не слепой.
Трофим. Бог с тобой,
Петрович! Кто же осмелится открыто!..
Афанасий. Почти не
скрываются! — Вот давеча моя
старуха спохватилась и крик подняла — почему ты,
Афанасий Петрович, дочерей своих и зятьёв не зовёшь на царскую свадьбу? Ну, я её
заткнул, как смог. А теперь смотри: царский свадебный чин до мелочей прописан.
Всю невестину родню давным-давно должны были пересчитать, переписать. Где этот
список? Я, что ли, должен его составлять? Сватью свою ярославскую туда вносить,
бабушку из Углича?
Трофим. Да, ты в этих
делах разбираешься. Мне бы и в голову не пришло.
Афанасий. Я даже
удивляюсь Морозову. Выходит, он до того разъярился, что даже приличий соблюсти не может.
Ивана с Евдокией что ни день к царскому столу зовут, но он ведь с Иваном ни
единым словом не перемолвился, ни разу. Зато Стрешневы, его кровные враги, уже
пир закатывают в честь родителей будущей царицы, своей новой
племянницы. И к
Пушкину они приезжали, и другие ездят. И всё Морозовские супротивники. Ты
понимаешь, что это значит?
Трофим. Петрович,
успокойся. Ты себя уморишь. Положись на Божью волю, на Божью помощь. И думай
о хорошем.
Афанасий. Я уже
вижу Божью помощь. Когда
Василий
сказал, что Михайло Андрея призывает, я аж заплакал от благодарности. Я ведь
за Андрея больше всего боюсь. Он мне всех дороже. Если бы не Фимка, я бы просто
счастлив был.
Трофим. Да, а ведь
уже многие размечтались. Вот государь взрослеет, вот выйдет, наконец, из-под
Морозовской опеки. — Но я вот что тебе скажу. Ежели бы какие добрые перемены намечались,
друзья наши (кивает в сторону маленькой
дверцы),
которых нам Бог послал, знали бы наперёд. И скрывать бы от нас не стали. — А я
примечаю, они последнее время ходить стали ещё с большим
бережением, чем раньше. — Они ведь за себя не боятся. Они боятся за таких, как мы. А это
значит, что ни правды, ни добра в государстве Московском не прибавится.
Афанасий. Я Васю
просил, чтоб он поговорил обо
мне с Михайлой. Очень мне надо. Может, будет мне такое счастье. — Но девонька
бедная! Одна в этом логове. Чужую бы пожалел, а она на моих глазах, на моих
руках росла.
Трофим
наливает ему и себе. Афанасий выпивает свой стакан залпом. Трофим отхлёбывает.
————————————
В доме
Прозоровских.
Князь Сергий направляется к выходу, к нему подбегает молодой слуга.
Слуга. Князь Сергий
Симеоныч, так приводить мне сапожника? Или сам к нему пойдёшь?
Прозоровский. Не знаю, там
посмотрим.
Слуга. Куда ещё
смотреть? Ведь
времени в обрез. Свадьба царская уже назначена. Ну хочешь, старые сапоги
подновим? Но ведь подсмотрит кто-нибудь и государю доложит: вот, мол, князь
Прозоровский в старых сапогах на царскую свадьбу явился.
Прозоровский (с невесёлым
смехом).
Это уж точно. Непременно кто-нибудь подсмотрит и доложит. Ладно, зайду к нему
прямо сегодня.
————————————
У Трофима.
Афанасий и Трофим закусывают. Дверь отворяется, входит Прозоровский.
Прозоровский. У тебя
гости, Трофим Игнатьевич! (Взаимные приветствия.) Поздравляю тебя, Афанасий Петрович! Ты теперь царский родич.
Афанасий (смущённо). До сих пор
опомниться не можем.
Трофим. Да, уж такое
счастье привалило.
Афанасий. Привалило,
привалило. Как бы не придавило.
Трофим. Садись с нами,
Сергий Симеонович. У меня тут рыбка знатная, наливка сливовая, какую ты так любишь.
Прозоровский. Благодарю
тебя, Трофим Игнатьич. У меня ведь должность такая — есть и пить, когда предложат. Дай хоть у
тебя отдохну.
Трофим и
Афанасий испуганно переглядываются. Прозоровский прохаживается по комнате.
Прозоровский. Афанасий
Петрович! Ты ведь у нас всё знаешь. Правда ли, что был такой князь, который
добровольно в монахи постригся?
Афанасий (с большим
удовольствием). Ты, наверное, имеешь в виду Вассиана Патрикеева? (Прозоровский
кивает.)
Про него многие
думают, что он по своей воле постригся. Это потому что он был великой веры муж
и великой праведности. И премудрый
Нил Сорский его своим преемником соделал. Но всё это случилось потом. А постригли
его всё же насильно.
Прозоровский (рассеянно). За что?
Афанасий. Это было при
Иоанне Третьем. В царской семье шла большая распря. А Вассиан, он в
миру был Василий, он вместе с отцом своим не на той стороне оказался. То есть
на той, что была права, но не на той, что победила. Сначала им обоим головы рубить хотели, но потом заменили монастырём.
Трофим и
князь не слушают Афанасия. Князь рассеян, а Трофим в беспокойстве за ним
наблюдает.
Афанасий. Ну, старший
Патрикеев просто своё отсиживал, как в заключении. А Вассиан подвизался в
делах веры и прославился.
Но вообще, ежели кто к праведности стремится, вовсе не обязательно идти в
монастырь. Апостол Пётр, к примеру, монахом не был.
Прозоровский. А из-за
чего распря вышла?
Афанасий. Из-за
наследования, из-за чего другого? У нас так всегда — брат брата уничтожить
готов, ежели…
Прозоровский (перебивая). Это не у
нас, Афанасий Петрович. Это у них. Разве ты стал бы со своим братом враждовать? — Да я за своего брата жизнь отдам!..
Трофим (желая
прекратить этот разговор). Погоди-погоди, князь. Ты мне про другое скажи. Что это ты речь про монастырь
завёл? Уж не думаешь ли ты сам постригаться?
Прозоровский. А если
думаю?
Трофим. А если
думаешь, то перестань думать. Выкинь из головы. Ты человек подневольный. Над
тобой отец, над тобой государь. Отец тебе не позволит, царь на тебя разгневается. Ты ему об
этом даже заикаться не смей. Одним словечком можно себе всю жизнь испортить.
Прозоровский (выпаливает). А что я
буду делать, если отец меня захочет силой женить?
Трофим. Почему силой?
Симеон Васильич не таков. Он так
тебя любит! Да как тебе это в голову могло прийти?
В дверь
просовывается голова слуги.
Слуга.
Князь-батюшка, сапожник к нам сам заявился. Выйди к нему, будь милостив.
Князь
уходит.
Трофим и Афанасий вдвоём.
Трофим. Что это с ним
стряслось? Так женитьбы
испугался, что в монастырь захотел? В его-то годы! Брат его старший
восемнадцати лет женился.
Афанасий. Служба ему
при царе опостылела. Что это за служба? Ешь-пей, рта открыть не смей.
Трофим (насмешливо). Иные
больными прикидываются.
Афанасий. Иные — простые дворяне, а не
царские друзья. Я как
в царские родичи попал, мне уже и прикидываться не к чему. Всё внутри
изболелось.
14. Помещение
в подвале Трофимова дома в усадьбе Прозоровских.
Под самым потолком — окошко. За
окошком совершенно темно. В помещении светло как днём, хотя не горит ни
один светильник.
На лавке сидит Михайло, величавый старец с огромной бородой.
Перед ним на коленях стоит Андрей. Он прижимается лбом к колену Михайлы, тот
поглаживает его по волосам.
Михайло. Хочешь что-то
спросить, дитятко?
Андрей. Хочу, да не
осмеливаюсь, батюшка. Ты ведь сам сказал, что Господь мне дал в наставники
Василия Матвеевича, и я должен слушать его беспрекословно, пока в духовный
возраст не войду.
Михайло. У тебя
большая тревога на сердце, говори — не бойся.
Андрей. Ты ведь
знаешь, батюшка, что моя сестра… невестой царской избрана. Все родные от
радости с ума посходили, а Афанасий Петрович с того дня так затосковал, аж
заболел. А он человек мудрый, он учитель мой самый первый. — Как же мне быть? Чего я должен
желать, о чём молиться? Она моя сестра любимая. Сможем ли мы и дальше?.. Не
случится ли так, что она меня однажды врагом посчитает?
Михайло. Скажи,
дитятко, кого ты любишь больше всего на свете?
Андрей. Господа.
Михайло (утвердительно
кивает).
Это и есть путь
жизни, путь истины, которую сам Господь открывает и дарует. Люби Его всем сердцем
твоим, всеми помыслами твоими, всею крепостию твоей. Только в любви двое
становятся едины. Прилепись к Господу без остатка и увидишь — эта любовь
всякую другую объемлет: и к братьям, и к сёстрам, и ко всем
ближним, и ко всем сирым и голодным, и ко всякой твари. И помни — как бы ты их
ни любил, Господь их всегда сильнее твоего любит, но сейчас от них Его любовь
сокрыта. А мы здесь для того, чтобы им эту любовь возвещать и
открывать.
Михайло
берёт Андрея за локоть, и тот становится на ноги.
Михайло. Теперь пойдём
к братьям, пусть они о тебе порадуются.
————————————
Другая часть подвала в Трофимовом доме.
За окошками темно, в помещении светло как днём.
Вокруг небольшого стола — шесть
человек, все они в белых рубахах, их верхняя одежда свалена в углу. Михайло
сидит напротив Андрея. По правую руку от Михайлы — Василий
Матвеевич, рядом с Василием — моложавый на вид человек с тёмными волосами
и бородой. Напротив них сидят двое странников, один седовласый, другой на вид
помоложе.
Андрей. Как же вас
много!
Михайло. Молодец,
Андрей, правильно ты нас сосчитал. Нас много. А с тобою, когда подрастёшь,
нас ещё больше станет.
Василий (улыбаясь). Уже стало. — Когда в большой семье младенец
родится, всё равно одним братом больше становится, даже если старшие уже с бородами.
Андрей (к Михайле). Ты мне дозволишь,
батюшка, братьев порасспросить? Хотелось бы мне узнать про их жизнь, про них
самих. Мне Василий Матвеевич много о себе рассказывал, и о детях своих, и о родне, и обо
всех, с кем судьба сводила.
Михайло (глядя на
темноволосого). Ну тогда пускай Стефан первым начинает. Он ведь других
постарше (остальные смеются), а сказ у него будет недолгим.
Стефан. Я,
Андрюшенька, монахом был и
потому ни о жене, ни о детях рассказать тебе не смогу. Родом я из ярославских
каменщиков. Деды мои и прадеды с давних пор храмы Божьи возводили. И я с
малых лет этому славному делу обучался. И хоть и старался я со всем
усердием, да родители мои, люди мудрые, заприметили, что
стараться я стараюсь, а жить, как все, у меня не получается. И согласились
они отдать меня в монастырь. Вот и стал я там жить, и подвизался, как мне думалось,
со всем усердием. Да только Отец мой Небесный заприметил, что и там не выходит
у меня — быть как все. И вывел
Он меня из монастыря, и показал мне совсем иной путь. С тех пор я этим путём
и иду. Вот сегодня довелось с тобой на пути повстречаться.
Все
смеются.
Михайло. А вот
кто тебе о жене и детях порассказать может, так это Илья (кивает на
седобородого).
Он тут младше других. Моложе него только вы с Василием. У него что жена,
что дети, что внуки с правнуками — все ему под стать.
Илья. Это потому,
Андрюшенька, что мы совсем простые мужики, чёрный люд. Таким легче других
неприметными жить, и
спрятаться, когда надо, и, не прячась, от чужих глаз укрываться.
Василий. Вот выйдут
новые законы, придётся вам перепрятываться.
Илья. Ничего,
Господь не оставит. Сказано: Царствие Божие внутрь вас есть. А когда
Царствие Божие внутри, то хоть в
землю закопайся, оно всё равно с тобой пребудет. Никто его не отымет. Я не стану
сейчас много о своих говорить, придёт день — сам с ними увидишься, сами
тебе всё расскажут.
Наступает
небольшая пауза.
Андрей. А… брат
Даниил?..
Даниил
(четвёртый странник). Брат Даниил, Андрюшенька,
не так удачлив был в своей семье, как брат Илья. Я ведь дворянин… был… как
и ты. Тебе же известно, кто разделение положил между дворянами и прочими
людьми? (Андрей кивает.) А за этот грех
платить приходится. — Кому больше, кому меньше, но всё до копейки отдать
надо. И вот когда мои близкие ещё живы были, стал я для них умершим.
У Господа все живы, да только не все про это знают. Он сказал: жизнь и
смерть предлагаются тебе, избери жизнь. Вот, все, кого ты тут видишь, избрали
жизнь. А другие, почему-то, всякий раз предпочитают смерть.
————————————
Трофим и
Афанасий продолжают угощаться.
Трофим.
Придётся
мне ещё раз с князь-Сергием поговорить. Чтобы он к отцу своему не вздумал с
этими мыслями заявиться. Симеон Васильич огорчится, разволнуется. — Ты правду
сказал, уж очень они на виду. Ведь на Верху как? Убивай-притесняй кого хошь
безнаказанно. Но ежели в твоей голове не те мысли подглядят-подслушают, то
вместе с головой и оторвут.
Из
маленькой дверцы выходит Илья.
Илья (Трофиму). Ну что, хозяин, пришла пора прощаться.
Благодарю тебя за приют, за хлеб-соль, за ласку. (Обнимается с Трофимом. К Афанасию) А тебе,
Афанасий Петрович, за питомца твоего благодарность.
Афанасий. Я сам за
него Бога благодарю. Послал Он мне утешение в этой скорбной жизни.
Трофим. Ты, Илья, к
родным своим направляешься?
Илья. Надобно мне,
надобно. На них посмотреть, себя показать.
Трофим (выходя вместе с
ним).
У нас с Поликарпом всё для тебя приготовлено.
————————————
Помещение
в подвале.
Там остались только Михайло, Василий и Андрей. Андрей стоит возле двери, Михайло
и Василий у противоположной стены.
Михайло. Скажешь, как
я тебе наказал. И Афанасию скажешь, и Трофиму.
Василий (тяжело вздыхая). Батюшка, почему
ты сам Трофиму не скажешь?
Михайло. Потому что,
ежели он ослушается, то лучше ему тебя ослушаться, а не меня.
————————————
Горница
Трофима.
Афанасий за столом, возвращается Трофим.
Входят Василий и Андрей.
Василий. Сегодня,
Игнатьич, у тебя постояльцев не будет.
Трофим (невольно
вскрикивая). Ах! Вот так
и ушли?
Василий. Как пришли,
так и ушли.
Афанасий (горестно). А я так
надеялся, что Михайло Иванович что-нибудь мне скажет.
Василий. Михайло велел
передать тебе, Афанасий Петрович, чтобы ты ещё малое время потерпел, а потом он
сам тебя посетит и обо всём
с тобой побеседует.
Афанасий. Ой, Васенька,
родной, как же ты меня порадовал!
Андрей
сияет от радости.
Василий. А теперь
забирай Андрюшу и езжайте домой.
Афанасий. А ты
что?
Василий. Я вас
догоню, догоню. Если не сегодня, так завтра.
————————————
Андрей и
Афанасий садятся в сани. Сани трогаются. Оба седока едут в блаженной
задумчивости.
Андрей (прикасаясь к
рукаву Афанасия). Хочешь, я буду править?
Афанасий. Что ты, милый,
мой Рыжик сам знает, куда ехать и как ехать. Я только для виду правлю.
————————————
Горница
Трофима.
Трофим сидит за столом, удивлённо поглядывая на Василия. Василий не сразу решается
заговорить.
Василий. Трофим! Мне
Михайло Иванович наказал поговорить с тобой. (С ударением) У меня к
тебе слово, Трофим. (Делает большую паузу.) Скажи, Трофим, может ли человек оставаться
равнодушен,
когда его ближнему… когда его брату грозит беда?
Трофим. Никак не
может, Васенька. Бросить человека в беде — это подлость величайшая, это страшный грех.
Василий. Трофимушка,
тебе беда грозит. Михайло сказал,
чтобы ты всё бросил и немедля из Москвы уходил. Денег у тебя предостаточно,
отходные пути
тебе известны. Игнату дадим знать. У тебя много где есть друзья. Ты не
пропадёшь.
Трофим.
Подожди-подожди! А как я брошу всё, что на мне? Что я князю своему скажу?
Василий. Князь твой
знает, что через Михайлу сам Господь говорит. Так ему и скажешь — Михайло велел. А ещё лучше — письмо ему
оставишь. А об имениях княжеских — что тебе
беспокоиться? Поликарп не хуже твоего все дела знает. Он и моложе, и сноровистей.
Трофим. Да подожди
ты, Вася! Какая мне может грозить беда, откуда?
Василий (повышая голос). Михайле
лучше знать! Раз он говорит — слушать надо!
Трофим. А почему
он сам ничего мне не сказал?
Василий (свистящим шёпотом). А тебе
непременно надо, чтоб он сам
тебе сказал? Когда он тебя много лет назад от верной гибели спас, он сам к тебе говорил
или через меня? Забыл уже? Забыл, как твой старший брат звал тебя уходить от
Прозоровских и на отцовское наследство торговлю заводить? Кто тебе настрого
велел здесь оставаться? — Михайло. И ты остался, а брат твой
ушёл, и всё потерял, и со всей семьёй был в рабство продан. Уйди ты с ним, и
тебя бы продали. Но ты остался, и большим человеком стал, и брата выкупить
сумел.
Трофим. Васенька, как
же мне этого не помнить? Что
уж про Михайлу говорить, я тебя с тех пор как ангела Божьего почитаю. — Но уж раз о
прошлом речь зашла, дай я буду честен с тобой до конца, скажу как на исповеди. — Брат мой из
гордости решил от Прозоровских уходить. Он считал, что после смерти нашего отца
он должен стать тут главным управляющим. А покойный князь Василий Иванович
чужого человека ему предпочёл. — А во мне гордости мало, наверное. И очень
уж мне не хотелось расставаться с Симеон Васильичем. Я с ним вместе рос,
мне было лучше кем угодно при нём оставаться, чем становиться
самостоятельным купцом. Так что видишь, грешен я — не послушание
во мне говорило тогда, а желание моего сердца. Но Господь меня поддержал, и я
этого не забываю никогда.
Василий. Но теперь-то
тебе велено уходить. Ты на краю страшной
беды. На то мы и Божьи люди, чтобы наперёд видеть.
Трофим. И что ты
видишь, Вася?
Василий (с отчаянием). Я же
сказал тебе, беда тебе грозит страшная.
Трофим. Да что со мной
может случиться? Земля что ли подо мной разверзнется? (Василий тяжело
молчит.)
Ты пойми, Вася, я же не иголка в стоге сена, я же не простой раб князя
Прозоровского! Его каждый первый тогда спросит — куда твой управляющий подевался? Куда сбежал,
почему сбежал? А князь Иван, сын его старший, под Смоленском над войсками
начальствует. И на него тень ляжет. Начнут измену какую искать. (Василий чуть не плачет.) Ну дай мне сроку, дай мне подумать. Неделя
хоть у меня есть?
Василий. А если
нету?
Трофим. Ну, я буду
думать, я придумаю что-нибудь. — Ты ещё зайдёшь
ко мне?
Василий. Я у
Корионова стою.
Понадоблюсь —
присылай за мной. Или сам туда приезжай.
Василий надевает
свой верхний кафтан, берёт Трофима за обе руки, крепко сжимает их, притягивает
его к себе.
Василий. Проводи меня
до ворот. Я богатый купец, меня проводить не стыдно.
Трофим и
Василий выходят на крыльцо, к ним навстречу бежит Поликарп.
Поликарп. Трофим
Игнатьевич, тебя князь-батюшка к себе требует.
Трофим
обнимается с Василием и быстрыми шагами направляется в княжеский терем.
Поликарп берёт Василия пол локоток и бережно ведёт его к воротам.
Василий. Послушай
меня, Поликарп. Ежели кто станет тебя расспрашивать про нас… ну, про меня и про
братьев моих, то говори прямо — что тебя к
Прозоровским Кузьма Кузьмич заслал и ты обо всём, что знал, ему докладывал, и
не ты один. — Только помни — сверх того, о
чём вы говорили в тот раз, ему ничего не известно. У него здесь кроме тебя
никого больше нет. А ты делай вид, будто этого не знаешь.
Поликарп. Батюшка, а
как же я после этого сюда ворочусь?
Василий. А так и
воротишься. Кузьма ни тебя,
ни себя обнаруживать не захочет.
Поликарп. Неужто гроза
собирается, батюшка Василий Матвеевич?
Василий. Будет гроза,
будет и вёдро. (Обнимает Поликарпа.) Держись. Всегда и во всём уповай на
Господа. Придёт время, ты нам понадобишься.
15. Василий
медленно идёт по вечерним улицам, опираясь на дорогой посох с серебряным набалдашником.
Повсюду звонят
колокола. Народ спешит ко всенощной.
Василий подходит к небольшой церковке, садится на приступку церковной ограды и
долго сидит, свесив голову и подперев её рукой.
Подходит благообразный юноша, оглядывает Василия, его добротную одежду, дорогую
трость.
Юноша. Что с тобой,
сударь? Тебе не дурно ли? Может, тебя домой проводить или сбегать за твоими? Ты
где живёшь?
Василий. Нет, сынок,
благодарю тебя, я здоров. — Так просто,
задумался. — Храм этот во имя апостола Филиппа, а у
меня брат младший был, Филиппушка. Вот вспомнил я о нём и загрустил.
Юноша (участливо). А давно
он помер?
Василий. Для тебя — так очень давно. А для меня — как вчера. А уж
двадцать шесть годков миновало.
Юноша (с облегчением). Ну, что
поделаешь. Все там будем. Сказано ведь: прах ты и в прах возвратишься.
Василий. Ещё и многое
другое сказано, сынок. (В глазах Василия стоят слёзы.) А так
больно с братьями расставаться, так больно младших братьев терять. (Из
храма доносится громкое пение. По щекам Василия текут слёзы.) Иди, сынок,
дай тебе Бог здоровья.
Голос
хора звучит всё громче, перерастая в торжественную службу в Успенском соборе
Кремля.
————————————
Всенощная
в Успенском соборе.
Мужчины стоят справа, женщины слева.
Ирина, обнимая Фиму, тихонько меняется с нею местами, так что царь и Фима оказываются
рядом друг с другом через проход.
Царь и Фима смотрят в сторону алтаря, затем медленно поворачивают головы и с
тем же молитвенным обожанием смотрят друг на друга.
Царевна
Анна стоит рядом с Татьяной в первом ряду. Наконец она не выдерживает и
оглядывается назад.
Прозоровский, стоящий далеко позади, ищет Анну глазами, привстав на цыпочки. Их
взгляды встречаются.
