Глава четвЕртая
1. Касимов.
Всеволожский входит в прихожую воеводы. Всеволожский и подьячий.
Всеволожский. Доложи воеводе, что с ним желает говорить касимовский дворянин Иван Всеволожский.
Подьячий (полупьяный и ехидный). А-а-а. Наконец-то, дождались, пожаловал. — А за каким делом, дозволь спросить?
Всеволожский (раздувает ноздри, сжимает кулаки, но сдерживается). У меня к нему важное дело.
Подьячий. А господин воевода только важными делами и занимается. Вот и сейчас занимается, занят очень. Подождать придётся.
Всеволожский садится, ждёт, глядя в потолок. Идёт время.
————————————
В город Касимов въезжают два богатых возка, запряжённых богато убранными конями.
Возничий. Эй! Как проехать к дому воеводы?
Двое людей берутся объяснять.
Возничий (одному из них). Полезай-ка сюда. (Тот залезает на облучок.) Дорогу! Едет царский окольничий боярин Пушкин!
————————————
Всеволожский томится в прихожей. Входят двое молодых людей развязного вида.
Первый посетитель (на ходу, подьячему). Здорово, Пахомыч. (Оба проходят внутрь.)
Всеволожский (возмущённо). Это как же так?
Подьячий. Всё заранее договорено. Об исполненном поручении докладывают.
————————————
Боярин Пушкин едет по Касимову.
————————————
Всеволожский прохаживается по прихожей. Молодые люди выходят.
Первый посетитель (подьячему). Бывай здоров, Пахомыч.
Подьячий продолжает не обращать никакого внимания на Всеволожского.
Всеволожский (подходя к подьячему). Иди, доложи обо мне, не то я тебя задушу.
————————————
У воеводы.
Подьячий (входя). Батюшка Степан Васильич, он меня задушить грозится.
Воевода. Ладно, зови этого козла. — Козёл настоящий, ни шерсти с него, ни молока.
Входит Всеволожский.
Воевода. Ну, с чем пожаловал?
————————————
Боярин Пушкин из окна возка смотрит на Касимов.
Пушкин (своим спутникам). Па-асмотрим, какие тут для нас цветы вырастили. — Да, эта служба мне по душе. Другой раз в жизни такого веселья не будет.
Двое его спутников, старый и молодой, смеются.
————————————
У воеводы.
Воевода. Да мало ли что твоим мужикам с пьяных глаз привиделось? Яков Осина почтенный человек, его честность всем известна. — Да не будь он таким, поставил бы его князь Сонцев своим имением управлять? Али ты князю не веришь? Мужикам своим веришь, а князю Сонцеву не веришь? — Да я слушать ничего не желаю. Это всё поклёп, злостный поклёп.
Всеволожский. Это не поклёп, и тебе это не хуже моего известно. Говорю тебе в последний раз, ежели ты, аки воевода, не вступишься в моё дело и не накажешь Осину примерным образом, я этого так не оставлю, я и до царя дойду.
Воевода. Ты что, стращать меня вздумал? Так вот послушай, ты, дворянин столбовой. Осину ради твоего удовольствия и в потакание твоим ябедам я не трону, а за твои речи дерзкие и нахальные сам на Москву отпишу, и ты туда не своей волей поедешь, а силком тебя поволокут!..
————————————
Возки боярина Пушкина останавливаются у крыльца воеводы. Первый спутник (молодой человек, Артемий) взбегает по крыльцу, входит в прихожую.
Артемий (подьячему). Ступай доложи воеводе, что прибыл из Москвы царский окольничий боярин Григорий Гаврилович Пушкин с государевым указом.
————————————
На
улице.
Пушкин и его второй спутник, князь Тенишев, дожидаются, сидя в возке. Из дома
воеводы выбегает Всеволожский и, ни на кого не глядя, быстрым шагом идёт прочь.
Пушкин (глядя ему вслед). Хорошо бы узнать, что здесь творится.
Тенишев. То же, что и всюду, Григорий Гаврилович.
Пушкин. Нет, про этот Касимов особливые чудеса рассказывают. Ну, у нас сейчас дела поважнее.
Воевода выбегает встречать Пушкина.
Воевода. Батюшка Григорий Гаврилович! Отец родимый! Какая честь! Какая радость! (Ватага прислужников окружает возки.) Лошадушек распрячь, напоить, накормить. (Кланяется при каждом слове.) Отдохни, батюшка, откушай. Такой путь проделали, шутка ли сказать.
————————————
У воеводы.
Пушкин и его спутники за трапезой.
Пушкин (кидая ложку). Такие вот дела, Степан Васильевич. Времени терять не имею права. Давай мне грамотных людей, вот им списки с указа, пусть сейчас же отправляются. И пусть заходят в каждый дом и указ оглашают. Чтоб сегодня же вечером все девицы были здесь, а уж мы с тобой (подмигивает) посмотрим, кого не стыдно царю показать.
Воевода. А… А ежели кто уже просватан?
Пушкин. Нет, кто по чину просватан, при свидетелях, как положено, этих не надо, это всё равно как замужние. — А мне вот ещё что нужно. Нужно непременно переговорить с кем-нибудь из духовных лиц. Ты в Касимове человек новый, и твоё дело (усмехается) — государева служба. А попы всегда знают, что в семьях делается. И вообще, даже если слух какой про кого идёт, и это знать надо. В таком важном деле лучше перестараться, чем наоборот.
Воевода. Соборный протопоп отец Никола. Лучше него никого не найдёшь. Он всех касимовцев до десятого колена знает, а попадья его сама наипервейшая сваха, она за каждой девицей с рождения примечает.
Пушкин (кивая). Вот-вот, это мне и надо.
Воевода. Послать за ним?
Пушкин. Сам поеду. (К младшему спутнику) Поехали со мной, Артемий Лукич. А князь Михал Михалыч пусть отдохнёт, с хозяином побеседует.
————————————
Пушкин и Артемий усаживаются в сани, устланные ковром. Сани трогаются.
Пушкин (тихо, Артемию). Лучше по морозцу прокатиться, чем с этим … сидеть.
————————————
Сани
подъезжают к церкви.
Отец Никола, в армячке поверх рясы, занимается починкой ограды.
Артемий (кричит). Эй ты, сходи за отцом Николой! Важные гости к нему!
Провожатый. Да это он сам и есть, отец Никола.
Отец Никола, вытирая руки, неспешно подходит к саням.
————————————
Отец Никола едет вместе с Пушкиным.
Пушкин. Значит, говоришь, красавица, какие только в сказках бывают?
Никола (усмехаясь). Да что говорить, сам посмотришь. Никто за тебя глядеть не станет.
Пушкин. А как, говоришь, они прозываются? Всеволожские? (Отец Никола кивает.) Это ведь что-то такое… такое?..
Никола. Род их старинный. Были некогда боярами, но охудали. Пращур их с государем Василием Тёмным не поладил, и через то всех званий лишился. С тех пор они уже боярами не писались.
Пушкин. Такое бывало, бывало. Многие так и боярства лишались, и головы тоже. — А ежели её не царю, а ещё кому сосватать, за ней что-нибудь дадут?
Никола (кивая). Дадут, дадут.
————————————
В доме
отца Николы.
Всеволожский заперся в комнате. Глафира и Евдокия в панике возле дверей.
Глафира (стучит). Иван Родионыч, голубчик, да отворись ты. Покушать тебе надобно. С раннего утра маковой росинки во рту не было.
Евдокия. Ох, матушка,
ты не то говоришь. Может, он в обмороке, может, ему помощь нужна. (Стучит.) Ваня, миленький,
что с тобой? Не убивай меня. (Рыдает.) Так я и знала, погубил нас этот воевода.
Ой, матушка, зови Фимку, может, он ей откликнется. (Глафира
бегом уходит.) И где этого Андрюшку носит! Ни капли сострадания к
родителям.
————————————
Глафира вбегает в комнату, где нянька причёсывает Фиму.
Глафира. Фимушка, скорей, скорей!
————————————
У дверей комнаты, где заперся Всеволожский.
Фима (стучит к отцу). Батюшка, родименький, ты только отзовись, мы больше тебя трогать не станем.
Голос Всеволожского. Отстаньте от меня! Коли будет надобно, так сам выйду.
Евдокия (хватаясь за сердце). Ой, Господи, благодарю Тебя! Пойдёмте, пойдёмте отсюда, пусть один побудет, как ему хочется.
————————————
Все
спускаются вниз. Фима с распущенными волосами.
Входят отец Никола, Пушкин и Артемий.
Никола. Вот она, боярин, во всей красе.
Фима
закрывает лицо руками. Отец Никола отводит ей руки.
Пушкин смотрит на неё, открыв рот.
————————————
Отец Никола стучит к Всеволожскому.
Никола. Иван, отворяй немедля. Тут дело поважнее твоей тяжбы. Отворяй, слышишь! Тебя царский окольничий боярин Пушкин требует.
Всеволожский открывает в изумлении.
————————————
Там же.
Фима, одетая и причёсанная, стоит в полный рост перед Пушкиным.
Пушкин. Ну что, Артемий Лукич! Открывай список. Первая у нас Евфимия, дщерь Ивана Родионова Всеволожского, города Касимова столбового дворянина. — Первая-первейшая.
2. В доме
отца Николы.
Все без Фимы.
Евдокия. Ну вот, теперь у нас Фимка есть отказывается.
Настасья (с горящими глазами). Ничего, пусть чуток проголодается. Потом ещё лучше будет есть.
————————————
Фима одна в светёлке. Уже темнеет. Фима сидит, уставившись в одну точку.
Андрей подходит к дому отца Николы.
Фима в свей светёлке. Андрей вбегает к ней.
Андрей. Фима! Ну что? Едем в Москву?!
Фима еле-еле кивает.
Андрей. Да ты чего, совсем перепугалась,
бедненькая? Ты думай про то, как поедем, как тётю Грушу увидишь, свою любимую,
Афанасия Петровича. А в Москве столько чудес всяких, ты ведь маленькая там
была, небось всё позабыла.
Ну Фимушка, это же всё так, все эти выборы, —
это же потехи ради. Да станет ли царь жениться неизвестно на ком? Боярин
Морозов наверняка давно уже присмотрел будущую царицу. Иначе быть не может, это
же дело государственной важности.
Фима (неожиданно). А почему же он сразу его на своей дочке не женит?
Андрей. У Морозова дочек нет. Он вдовый, сирый, только о царе и печётся. А смотрины невест… — ну, обычай такой. Всех соберут, а ту, какую надо, объявят самой-самой. Красоту же на весах не взвесишь, и аршином не измеришь. Да и вообще, разве ж можно с погляденья жениться? Вдруг она дурой окажется и таких же дураков нарожает? — Фим, да ты что? Ну нельзя же так.
Фима (через силу). Ничего, Андрюшенька. Приедем в Москву, Корионовы обрадуются. Потом к ним твой странничек заявится, как обещал.
Андрей. Сегодня ровно месяц, как мы его встретили.
Фима. Ой, а ты дни считал?
Андрей (смеётся). А Москва большая такая, столько в ней разного люду. Вдруг тебя там посватают и окажется, что это и есть твой Финист — ясный сокол.
Фима (гневно). Я ничего такого тебе не говорила. (Отворачивается, вся дрожа.)
Андрей. Ну хорошо, не говорила. — Знаешь, я пойду к Барашовым, надо же им рассказать, что мы уезжаем.
3. Андрей идёт к дому Барашовых. Входит. Его встречает растерянный Захар Ильич.
Захар. А-а, это ты, брат. Давай-ка с тобой щей похлебаем. А то я тут один сижу.
Андрей. А где же все?
Захар (смущённо). Да тут, брат, такие дела творятся. Бояре из Москвы приехали, невесту для царя высматривать. Да тут во все дома заходили, указ оглашали. Ну вот, мать и Софьюшка Машу повели к воеводе. Там у них сбор.
Андрей. Но ведь Маша всё равно что просватана. Отец мой с твоей тёщей обо всём договорились. И сватов нашли.
Захар. Ты знаешь, брат, я здесь не хозяин… Но в том указе прямо сказано, ежели кто станет уклоняться и девицу свою от монарших глаз сокроет, того «нещадно бить батоги». Понятное дело, наши касимовские дворянки никому в Москве не нужны, но начальству только повод дай, чтобы придраться!
Андрей. А что же сама Маша?
Захар. Ну что ты, брат, девица… Как она может? Такие пересуды пойдут! — А ты не уходи, посиди со мной. Я всё хочу с тобой Иоанна Дамаскина поразбирать…
Андрей. А я и не уйду. Я хочу их дождаться. Хочу ей в глаза посмотреть.
4. У воеводы.
В передней толпа: девицы, родители и т.д.
————————————
Внутренняя
комната.
Пушкин, его спутники, воевода.
Пушкин. Ну что? Все уже собрались, наши лапушки? Наши душеньки-голубушки.
Воевода (глядя в окно). Нет, вон ещё одну ведут. А вон ещё одну.
Пушкин. Что же они так долго собирались? Румян-белил не хватило, к соседям ходили занимать? (К воеводе) Кстати, Степан Васильич, ты это, распорядись, чтоб там лохань с водой поставили, и ширинок принесли. Чтоб ни одна сюда не входила, пока её матушка прилюдно не умоет. Не нам же с тобой всё это с них отколупывать.
Воевода уходит.
Пушкин (продолжает). Жаль, тебя с
нами не было, Михал Михалыч. Видел бы ты эту Всеволожскую! Да ничего, ещё увидишь. — Когда поп стал
про неё говорить, я ему даже не поверил. — Ну такая красавица!
Не знаю, что там государь с Борис Иванычем решат, но за себя сказать могу — боярин Пушкин царский наказ
исполнил-преисполнил. Вряд ли кто ещё в Москву такую красоту привезёт.
Возвращается воевода.
Воевода. Батюшка, Григорий Гаврилыч! Все в сборе.
Пушкин. Ты, князь Михаил, выйди поговори им, что, мол, не красавиц ищем, а царицу! И отберём штук пять, не больше. Чтоб никаких слёз и обид тут не было.
Тенишев (поднимаясь, идя к выходу). Да уж, в шестнадцать лет они все красавицы, а потом в чертей превращаются, кто быстрее, кто помедленней.
Воевода и князь Тенишев выходят. Пушкин вдвоём с Артемием Лукичом.
Артемий. А ты, Григорий Гаврилыч, уверен, что царь непременно по морозовскому выбору женится?
Пушкин (со вздохом). Эх, размечтался ты, брат Артемий! Хочешь Морозова подвинуть?
Артемий. А кто не хочет? Али ты не хочешь? Он же у всех поперёк горла стоит со своим Кузьмой.
Пушкин. О-ох, ещё как стоит. Нам бы им не подавиться, а уж отодвинуть его!.. — Да нет, я эту Всеволожскую племяннику своему сосватаю. За ней и приданое есть кое-какое. Деньгами, и не так уж мало.
Входит князь Тенишев.
Тенишев. По одной заводить, Григорий Гаврилыч?
Пушкин. Нет, по двое. Доставай список, Артемий Лукич.
Входят две девицы. Одна очень напряжённая, другая весёлая. Стоят несколько секунд навытяжку перед Пушкиным.
Весёлая. Ну что, батюшка, можно домой идти?
Пушкин. Ах ты моя лапушка, ах ты умница! Дай тебе Бог хорошего жениха.
Девицы входят, выходят. Кого-то Пушкин
сажает на лавку, потом сравнивает тех, что на лавке, с вновь вошедшими. Кого-то
вносит в список. Большинство отправляет ни с чем.
Входят две девицы, одна из которых — Маша Барашова.
Пушкин (оглядывая её). Ну, хороша! Чья дочка?
Маша. Покойного Дмитрия Петровича Барашова. Зовут Марией.
Пушкин (причмокивает). Марью Митревну вноси в список без рассуждений. Ай да город Касимов! Ну и красавиц нам тут нарожали.
————————————
Маша выходит в переднюю с загоревшимися глазами. За спиной кто-то всхлипывает. Кто-то перешептывается.
Первый голос. У этого боярина глаза не во лбу, а пониже спины.
Второй голос. А почему нет Всеволожских? У них ведь такая красавица!
Маша начинает прислушиваться.
Третий голос. Они, небось, в свою деревню вернулись. Никто же за ними вдогонку не поедет.
Маша переглядывается со своей матерью. Они уходят.
————————————
Пушкин, воевода, отец Никола.
Никола. Ну что, батюшка-боярин, у тебя, чай, в глазах зарябило?
Пушкин (вытирая пот со лба). Ох, и не говори.
Воевода (подобострастно). Князь Михал Михалыч с Артемием Лукичом уже за столом сидят, тебя дожидают.
Пушкин (потягиваясь). Ох, сейчас. Мне даже есть неохота.
Никола. Так сколько у тебя в списке оказалось?
Пушкин. Семь. Больше, чем хотел.
Воевода. Как семь, Григорий Гаврилыч? Шестерых ведь отобрали.
Пушкин. А мы одну ещё допрежь того в список внесли. Самую красивую. Ивана Всеволожского дочь. Ты ведь с ним знаком, воевода?
Воевода
выходит на ватных ногах.
Пушкин поднимается, потягивается, подмигивает отцу Николе, хочет идти в трапезную.
В это время в горницу, крадучись, входит касимовец средних лет.
Касимовец (Пушкину). Батюшка-боярин, сжалься надо мной, моя жизнь в твоих руках!
Пушкин. Что ещё стряслось?
Касимовец (пытаясь засунуть ему кошелёк в карман). Батюшка, смилуйся, внеси мою дочку в список!
Пушкин (отбиваясь). Милый ты мой, я твоей дочери не помню, но из тех, что отобрали, все до одной назад поедут. Неужто ты думаешь, что в Москве таких же не найдётся?
Касимовец (опять пытается всунуть ему деньги). Батюшка Григорий Гаврилыч, да нешто я на умалишённого похож? Но мне деваться некуда. Жена-подлюга живьём съест. — Все прекрасно знают, что смотрины эти только для виду. Но вот слава, понимаешь, что в Москву возили! — Ну возьми, прошу тебя!
Пушкин. Да не возьму я твоих денег!
Касимовец. Ну возьми, очень тебя прошу!
Пушкин. Да не нужны они мне.
Никола (неожиданно, вполголоса и жалобно). Мне бы лучше отдали, храм вконец обветшал, чинить не на что.
Пушкин. Ну ты настырный. Ну ладно, где семь, там и восемь. (Берёт список.) Как там вас величают?
Касимовец. Гужинский я, Тимофей Тимофеев, дочь Неонила.
Пушкин вписывает их, касимовец суёт ему деньги и исчезает.
Пушкин. Ты, кажется, что-то говорил, отче Никола?
Никола. Да так, с устатку, сам с собой.
Пушкин. А-а, а мне показалось, ты мне что-то сказал.
5. Маша, её мать и сестра Софья идут домой.
Софья. На сборы, значит, всего один день, надо же такое! — Ну что молчите, языки проглотили?
Маша (тихо). А что говорить-то?
Барашова. Не каждый же день такое случается.
Софья. Что случается? Ты что, и вправду возомнила? Там этих невест будет тьма тьмущая. Чай, со всех сторон уже везут. А у московских бояр свои дочки, конечно, хуже.
Барашова. А что, для бояр смотрины устраиваются? Они что ли выбирать будут?
Софья. Ну, хорошо! Теперь уж мой черёд молчать.
————————————
Все трое входят в дом.
Софья (громко). Захар Ильич! У нас новости. Выходи, снаряжайся в Москву ехать.
Выходят Захар с Андреем. Маша остолбеневает.
Барашова (пересиливая неловкость). День добрый, Андрей Иванович. (Поворачивается к Захару.) Ты только подумай, Захарушка, сынок, как всё получается. Ладили мы, ладили эту повозку, — и как раз нам в Москву ехать.
Захар (сердито). Повозка — она для того и есть, чтобы на ней куда-то ехать.
Барашова. Не куда-то, а к самому царю. Самому царю будут нашу Марью Митревну показывать.
Андрей. А хорошее ли дело — чужих невест на смотрины возить? Не значит ли это — государя обманывать?
Барашова. Андрей Иваныч, Маша ведь тебе ещё не невеста. Сватовства при свидетелях ещё не было.
Андрей. Только о приданом сговорились. И об угощении для сватов.
Барашова. Андрей Иваныч, они как ворвались, как стали этот указ зачитывать, а там чуть что не так — «нещадно бить батоги». Мы и растерялись. Сватовства-то при свидетелях не было, а начни им что объяснять — это ведь такое дело, девицу осрамить можно, не приведи Бог, пересуды пойдут.
Андрей (холодно). На всё свидетелем отец Никола. Разве не достаточно? Он в Касимове самый почитаемый человек.
Барашова. Растерялись мы, Андрюшенька, растерялись. Ты же знаешь, им когда надо царский приказ исполнить, они никого уже не видят и не слышат. Вот и теперь, ты только подумай, на всё про всё, на все сборы — один только день дают.
Андрей. Я знаю. Мы тоже едем.
Маша (обретая дар речи). Так, значит, Фиму тоже выбрали?
Андрей (мрачно). Да, выбрали. Боярин Пушкин к нам раньше всех заходил.
Маша. Матушка, мне с Андрей Иванычем поговорить надо.
Софья. Пойдём, Захар Ильич!
Они с Захаром демонстративно выходят.
Барашова. Вообще-то молодой девице при посторонних положено лицо фатой прикрывать. Нас так учили.
Выходит, становится за дверью.
Маша. Андрей, прости меня! Я виновата! Я подло поступила. Я просто струсила.
Андрей (растерянно). Да что ты, Маша, ты же себе не хозяйка, за тебя старшие решают.
Маша. Не оправдывай меня. Я должна была, должна была сказать, что просватана. И про отца Николу я обязана была вспомнить. Прости меня, умоляю тебя.
Андрей. Ну ничего, так уж случилось, зато теперь в Москву поедем. Ты же так хотела на Москву посмотреть. (Закусывает губу.)
Маша. Мне ничего не надобно. Лишь бы ты меня простил.
Она кладёт ему руки на плечи. Их губы сближаются.
Барашова (открывая дверь). Ну это уж совсем!
Андрей. Не волнуйся, Ксения Андреевна. Я чужих невест не целую. (Выходит.)
————————————
У ворот
Барашовского дома.
Захар догоняет Андрея.
Захар. Видишь, брат, как складно получилось. Не хотел тебя отец в Москву отпускать, а теперь — на тебе! И в Москву поедешь, и из родительского послушания не выйдешь.
Андрей. Да-а, мне в Москву очень надобно. У меня там дело важное есть.
Андрей идёт домой.
6. Москва.
Спальня младших царевен.
Царевна Татьяна спит в постели. Анна, полуодетая, сидит в кресле возле стола
перед окном. На столе горит свеча. На лавке с другой стороны стола сидит сонная
нянька.
Нянька (шёпотом). Царевнушка моя, ну что ты и меня мучаешь, и себя мучаешь! Ложись ты спать.
Анна. Не буду ложиться.
Нянька. Так и будешь всю ночь сидеть?
Анна. Ну хочешь — спи. Я тебя не неволю. А вообще-то, можешь и днём отоспаться.
Нянька. Я ж не смогу заснуть, пока ты так сидишь. Ну что на тебя нашло, почему ты не ложишься?
Анна. Не хочу. Я боюсь спать. Я боюсь, что мне во сне приснится.
Нянька. Что приснится?
Анна (выпаливает). Что Прозоровского с другой венчают! Я не вынесу, я с ума сойду.
Нянька. А вчера и третьего дня ты не боялась?
Анна. Ты ничего не понимаешь. Нам сегодня сказали, что в Москве уже начали девиц отбирать на царские смотрины, а скоро ещё навезут со всех городов. И ведь не каких-нибудь там, а лучших красавиц. Царь же не может на всех жениться! Зато для всех неженатых бояр в самый раз. Начнут свадьбы играть одна за одной, и старый князь Симеон тоже захочет сына женить. — Что я буду делать?
Татьяна. Вы бы потише говорили.
Анна. Мы тебя разбудили?
Татьяна. Подслушать тебя могут, очень ты этого хочешь? А я-то — что? Я давно уже не сплю, поспишь тут с тобой.
Нянька (почти засыпая). Ну ложись, Аннушка, пожалей ты нас.
Анна. А меня кто пожалел?
Татьяна. Бедная ты, хуже всех живёшь.
Анна. Чем так жить, лучше убиться!
Татьяна. Никто ещё по своей воле на свет не родился, и никто по своей воле не умирал. А посерёдке почему-то все хотят по своей воле жить. Чудные!
Анна. Если Сергия женят, я по своей воле умру.
Татьяна. Да никто его сейчас не женит. Вяземская княгиня у отца его спрашивала, как бы между прочим, и Ирине сказывала. Он говорит, что сын его ещё молод, жениться пока не хочет, и он его неволить не станет.
Анна. А зачем она с ним говорила? Внучку свою хотела посватать?
Татьяна. Ох и стерва ты, Анька! Разве же Анна Васильевна
тебя предаст? Для тебя же и старалась.
Нужен её внучке твой Прозоровский! Она такая красавица, на ней, может, ещё царь
женится.
Анна. Конечно! Будет нам такое счастье.
Татьяна. Ну не на ней, так ещё на ком-нибудь. Подрастёт Алёшка, дети свои народятся. Может, подобреет, выдаст тебя замуж. Мне — так ни к чему.
Анна. За кого выдаст? Прозоровского-то к тому времени уж точно женят!
Татьяна (засыпая). Ну ещё за кого-нибудь выдаст.
Анна (свистящим шёпотом). Дура ты, Танька! Дура, дура, дура!
Татьяна. А по-моему, ты дура. (Засыпает.)
Нянька спит, уронив голову на стол. Анна, свернувшись в кресле, смотрит в окно. За окном — глухая темнота.
7. Касимов.
Раннее зимнее утро. Кибитки с девицами и их родителями подъезжают к дому воеводы.
Пушкин (Артемию). Ну, Господи благослови! Пройду со списком ещё раз и, в добрый час, тронемся.
Пушкин подходит к первой кибитке.
Пушкин. Ну, кто тут у нас?
Отец (из кибитки). Кириевская. Анна.
Пушкин (отмечая в списке). Так-так. (Идёт к следующей кибитке.)
Оттуда высовывается его давешний посетитель.
Касимовец. Гужинские. Гужинская Неонила Тимофеевна.
Пушкин. А, старый друг. (Заглядывает внутрь.) Дай хоть взглянуть на красавицу. Ну ничего, не хуже других.
Идёт дальше. Подходит к следующей, заглядывает.
Пушкин. Так, это Муратова. (Делает отметку.)
Четвёртая кибитка — Барашовых.
Пушкин (заглядывая в кибитку). А-а, моя красавица. Нос закутай, а то до Москвы не довезёшь — отвалится.
————————————
В кибитке Всеволожских.
Андрей сидит рядом с отцом. Напротив — Фима между матерью и нянькой.
Евдокия. Иван Родионыч, что ж мы наделали! Митрофанычу не дали знать, что в Москву едем.
Всеволожский. Да он сам догадается кого-нибудь в Касимов послать. А к тому времени и мы вернёмся.
Настасья (вполголоса). Вернёмся ли?
Всеволожский. Ну ты дура!
Настасья. Я, может, и дура. А вот бояре московские, чай, не дураки.
В кибитку заглядывает Пушкин.
Пушкин. Матушка Евдокия Никитишна! Если в дороге что понадобится для Евфимии Ивановны или для вас, вы не чинитесь, вы сразу ко мне.
Евдокия (растроганно). Спаси Господи, Григорий Гаврилыч!
С другой стороны кибитки. Артемий заглядывает внутрь.
Артемий. Иван Родионыч, а вы в Москве где и как остановитесь? Хорошо ли вам там будет, удобно ли?
Всеволожский. Благодарствуй, Артемий Лукич, у нас с этим всё в порядке. У жены моей в Москве сестра родная. Дом у них неподалёку от Яузских ворот. Мужа её, Афанасия Корионова.
Артемий (вспоминая). Погоди-ка! Корионов… Афанасий… А не родня ли он боярам Матвеевым?
Всеволожский в растерянности.
Андрей. Боярыня Матвеева, Ирина Алексеевна, доводится ему троюродной сестрой.
Артемий (радостно). Ну точно! На свадьбе Артамона Сергеевича с ним я беседовал. Он же изрядный грамотей. О чём с ним ни заговори — всё знает. (Андрей улыбается.) Надо же, знакомые общие нашлись.
————————————
Пушкин и Артемий усаживаются в повозку, в которой уже спит князь Михал Михалыч. Поезд трогается.
Артемий. Эти Всеволожские… — Родители-то совсем простые, а вот братец не таков.
Пушкин (насмешливо). Опять мечтаешь?
Артемий (не слушая). У него такая повадка, даже не найду сказать, какая.
Пушкин (тем же тоном). Царственная.
Артемий. Вот-вот. Ты тоже заметил? — И надо же, оказалось, что они в свойстве с близким другом государя Артамоном Матвеевым.
Пушкин (оживляясь). Это через кого же?
Артемий. Евдокии Никитишны сестра старшая замужем за его родичем. Есть такой Афанасий Корионов.
Пушкин. А, знаю его. Он когда-то в Посольском приказе служил, или ещё в каком-то, не помню. Грамотей, каких мало. Только службу по болезни оставил. — По-моему, он эту болезнь себе придумал, но это его дело. — А твой Артамон Матвеев в Москву ни к смотринам, ни к свадьбе царской не поспеет. Его государь с Морозовым в Рим с посольством отправили.
Артемий. По пути, небось, в Голландию заедет. Любит он Голландию.
Пушкин. Артемий Лукич, я спать хочу. Я сегодня поднялся до первых петухов. И ты спи. Спи себе и мечтай. Благо, никто не видит.
8. Москва.
Боярыня Годунова и нянька Федора подходят к храму Благовещенья в Кремле.
Годунова. Там в храме темно, и народу много, так что ты, когда выйдешь, задержись на ступеньках и жди. — Я выйду вместе с ними. Старшая Марья ростом повыше, но чтоб ты не ошиблась, я её обниму. А ты прямо к нам подходи и всю-всю её рассмотришь. Она не обидится, она же знает, что да почему. А уж ты ему её распишешь. Это же лучше, чем с чужих слов.
Федора. Да, матушка Кирилловна, всё, как скажешь, так и сделаю.
Годунова (прижимая руку к груди). Ведь подлинная красавица, да ты сама увидишь. Да разве мы с Борис Иванычем стали бы Алёшеньке, государю нашему, не самую лучшую сватать?
Федора. Что ты, матушка, я ему каждый день твержу, что вы ему как мать с отцом.
Годунова. Да что нам ещё нужно, кроме его
счастья, голубчика нашего!
Да, вот ещё. Нехорошо, если он подумает, что мы уж очень наседаем на него с
Милославской-то. Ты мимоходом и о других поговори. У Одоевских девица
красивая, княжна Волхонская тоже неплоха.
Федора. У Алферьевых Катя тоже красавица.
Годунова. Ты что! Про Алферьеву и заикаться не смей. Её тут не хватало. Ты же знаешь, чья она внучка. Да если она пройдёт, нам тут жизни не станет. Да нас тогда царевна Ирина с навозом смешает.
Федора отворачивается.
Годунова. Ну ладно. В общем, смотри во все глаза, а потом ему расскажешь. Лучше всего перед сном. Пущай она ему ночью снится. — А знаешь, протопопова жена с ними в бане мылась, говорит, от Маши глаз оторвать нельзя. Давай-ка, приглашу я их к себе в баню, и ты придёшь невзначай. Как это тебе?
Федора (тоскливо). Ой, Кирилловна, боюсь я, мало ты Алёшу знаешь.
Годунова. Ты так думаешь? Лишь бы не оказалось, что Борис Иванович его мало знает.
9. Москва.
Приёмная в покоях царевен. Большая комната.
Боярыни и боярышни, служанки, карлицы и прочие.
Играют в застольные игры, рассматривают лубки, кормят птичек, едят лакомства и т.
д.
Ирина. Что не едет княгиня Вяземская?
Девушка выходит в прихожую, быстро возвращается.
Девушка. Скороходы княгинины уже прибыли. Значит, скоро будет.
К Ирине подходит красивая боярышня. Ирина сажает её рядом с собой, говорит негромко.
Ирина. Какая же ты красавица, Наташа. Какая ты лапушка. (Вздыхает.) Выбрал бы тебя царь в жёны, как бы нам было хорошо.
Боярышня. Ой нет, матушка-царевна! Вряд ли выберет. Я же твоей мамушки племянница, княгини Хованской. Вот будь я племянницей боярыни Годуновой, тогда другое дело.
К ним подходит царевна Анна, говорит вполголоса.
Анна. Ну уж нет, чем годуновскую, так лучше сразу морозовскую. Дарья Кирилловна ещё лютее, чем Борис Иваныч.
Старая боярыня, вытянув шею, направляется к ним.
Ирина (громко и насмешливо). Мы равно почитаем и Бориса Ивановича, и Дарью Кирилловну. Они для нас одно целое. Оба государя, брата нашего, пестуют с младенчества.
Девушка (появляется в прихожей). Прибыла княгиня Вяземская.
Входит Вяземская, все присутствующие её приветствуют.
Ирина (хватая Вяземскую за руку). Помнится, Анна Васильевна, ты настойку хвалила от болей в суставах. Пойдём-ка ко мне, посмотришь мою ногу. Может, возьмёт её твоя настойка.
Старая боярыня (встревает). А почему бы тебе с немцем-лекарем не посоветоваться, матушка Ирина Михайловна?
Ирина (развязно). Посоветоваться-то можно, да неохота мне немцу-лекарю коленки свои показывать.
Ирина с Вяземской уходят в спальню царевны, закрывают дверь.
Вяземская (косится на дверь). Сейчас из-под двери уши начнут расти.
Ирина. Ну и пусть растут. (Ногой распахивает дверь настежь, потом опять закрывает.) — Боярыня Годунова с утра до вечера нахваливает дочерей какого-то Милославского. Стало быть, это и есть морозовские невесты. Хотелось бы мне знать, кто это, что это.
Вяземская. Ну что ж, девицы отменно красивые.
Ирина (брезгливо). Да видела я их как-то. Правда, не помню почти. Завтра их сюда приведут, память нам освежить, чтобы и мы Алёше напевать стали.
Вяземская. Старшую Марией звать, младшую Анной. Она ростом поменьше, но побойчее, на язык острая. А старшая больше молчит. Я таких не люблю. Кто всегда молчит, тот чаще всего глупость свою скрывает.
Ирина (тем же тоном). Да я не про них. — Я знать хочу, кто они Морозову. Откуда он вообще взялся, этот Илья Милославский?
Вяземская. Ну что сказать? Не очень богат, не очень знатен. Всем и вся обязан Борису Ивановичу.
Ирина. Он с ним даже ни в каком родстве?
Вяземская. Нет. — У Бориса таких немало. Их зовут «глаза и уши Морозова».
Ирина. Попросту говоря, доносчики.
Вяземская. Верные люди. — Что тут такого? Ни один правитель без таких не обходится. А у этого нашлись красивые дочки. Отец их духовный Стефан Вонифатьевич.
Ирина. К царскому духовнику пристроили. Давно готовили.
Вяземская. Морозов Морозовым бы не был, если бы заранее не позаботился. Дело ведь великой важности.
Ирина. Ну, всё ясно. Он теперь до самой смерти всю Русскую землю из своих когтей не выпустит. А там ещё худшему передаст.
Вяземская. Ну потерпи, Иринушка! Повзрослеет Алексей, сам царствовать научится.
Ирина. Этому не научаются! Царём родиться надо. Понимаешь ты? Не сыном царским, а царём! — Научится! Вот Морозов его и научит. Уже учит. Такие законы готовит, что царь Дракула обзавидуется. — (Бросается на шею Вяземской.) За что мою жизнь загубили, Анна Васильевна? Уж лучше бы убили! Зачем я живу? Чтоб видеть, как это вороньё на костях пирует? (Рыдает.)
Вяземская (глядя её по голове и плечам). Я последнее время всё больше о смерти думаю. А когда свою жизнь вспоминаю, то порой не пойму — то ли со мной это было, то ли кто рассказал.
10. Москва.
Кремль.
Царь быстрыми шагами выходит из боярского собрания.
Алексей (резко, Чистому). Всё! Всё! Завтра будем продолжать. Обедайте без меня.
Морозов, поджимая губы, кивает Чистому, что всё в порядке.
Алексей (на ходу). Хоть полдня не видеть эти рожи боярские. Где Федька Ртищев?
Чистой. Фёдор Павлович, государь, с твоего дозволения ещё утром в Сергиеву Лавру отправился. Матушку свою на богомолье провожает.
Алексей. А я и забыл. И Ванятка, сукин сын, в город отпросился. Ладно, чтоб никто, кроме Прозоровского, не смел входить.
————————————
Царь и Прозоровский обедают.
Алексей. Лютые звери! Хуже зверей. Зверь, если сыт, он никого не тронет. А наши славные русские дворяне никогда сыты не будут. ( — ) Ведь, почитай, все мужики им уже в рабство розданы, всё равно им мало. Они их друг у друга воруют.
Прозоровский (глядя в тарелку). Не воруют, а бегают от них. Из-за скотского обращения. У нас вот никто не ворует, потому что никто не бегает.
Алексей. Ещё бы! Небось ещё к вам бегут.
Прозоровский. Ну, насчёт этого я не знаю.
Алексей (ударяет кулаком по столу). Знаешь!!
Прозоровский. Догадываться — могу.
Алексей. И куда же вы их деваете?
Прозоровский. Скорее всего, их в Сибирь переправляют. Тебе же в Сибири люди нужны?
Алексей. А хочешь, я завтра указ издам, чтоб все дворяне-помещики так же милостивы были к своим холопам, как христолюбивые князья Прозоровские? Как ты думаешь, можно такой указ исполнить?
Прозоровский. Вряд ли.
Алексей. А вот и можно! Да при одном условии — если всем им стать такими же богатыми, как князья Прозоровские. — У вас сколько мужиков?
Прозоровский. Да я толком не знаю.
Алексей. Зато я знаю. — Таких, как вы, и тридцати семей не наберётся. А всех остальных — тысячи. И всех их злоба и зависть распирают, и все они хотят быть как вы, как первые бояре. А откуда такому богатству взяться? Только если мужиков дочиста обобрать. Ты бы видел, какие они челобитные подают! Ни стыда, ни совести. И подписывают целыми волостями. Против никого нет. Да и кто посмеет быть против? Его же остальные заклюют!
Входит Ванятка.
Ванятка. А вот и я!
Прозоровский. Вовремя успел. На, добирай. (Протягивает ему большую миску.)
Ванятка (нюхая еду). Эх, хорошо! Жаль только, класть некуда.
Алексей. Видать, знатно погулял.
Ванятка. Да, нагулялся. А какой лубочек раздобыл! Ах, какой лубочек!
Алексей. Покажи-ка!
Ванятка (боязливо прижимая лубок к себе). Нет, тебе не покажу. Сначала на нём (указывает на Прозоровского) испробую! Вот, гляди, Сергеюшка, какой лубочек славненький! (Лубок крупным планом.) И вот названьице прочти. — Давай я тебе прочту, коли грамоту позабыл.
Прозоровский (читает). «Два дурака втроём». Погоди, а третий где же?
Ванятка (радостно). То-то и оно, Сергеюшка, трое вас. Вот те крест, ровнёхонько вас трое.
Алексей (хохочет). Ты этот лубок мне отдай. Я его царевнам отнесу, пускай потешатся.
Ванятка (горестно). Ну и забирай. Так я и знал, что царь-государь у Ванятки лубочек отнимет. — А вот перстенёк (вертит рукой) мне останется, никому не отдам. Дарёный.
Прозоровский. Ну и прыткий наш Ванятка. Утром вышел за ворота, а к обеду ему уже девица перстенёк дарит.
Ванятка. Не девица, нет. Мужняя жена.
Прозоровский (хохочет). Ванька-прелюбодей!
Алексей. Ты мне смотри, за прелюбодейство — смертная казнь.
Ванятка. Да что ты, батюшка, разве же я такое допущу, чтобы ты лишился свово верного Ванятки? — Перстенёк женщина подарила, не отрицаю, но женщина честная, добродетелью своей прославленная.
Алексей. Это кто же это?
Ванятка. Мамушка твоя, боярыня Годунова, свет-Дарья Кирилловна.
Прозоровский. А-а, ну всё понятно. Понятно, за что.
Ванятка. А вот и ни за что, из чистого ко мне уважения. Вот так прямо и сказала. А уж как меня при этом величала, как величала!.. Меня отродясь так никто не величал!.. (Притворно всхлипывает.)
Алексей. И как же она тебя величала?
Ванятка (почти рыдает). Иваном у-у-у Петровичем!
Алексей. Погоди, но ведь твоего отца Прокопием зовут?
Ванятка. Вот то-то и оно, батюшка, и я про то же. Отродясь меня так не величали.
Алексей. Давай выкладывай, что она с тебя получить хотела?
Ванятка. Она с меня, батюшка? Ровным счётом ничего. Наоборот, это я с неё получил. (Загибает пальцы) Накормила, напоила, перстенёк подарила. А сколько ласковых слов сказала! От других (выразительно смотрит) и за два года столько не услышишь. Красавчиком назвала. Так что ты знай, батюшка, я у тебя не только дурак, но ещё и красавчик. Э-эх! (Вращает глазами.) А из девиц, говорит, на Москве самая распрекрасная Мария Милославская.
Алексей. Заткнись, скотина!
Ванятка. А я-то что? я-то что? Я только передаю, как было сказано. Сказано и наказано. Непременно, говорит, до государя доведи.
Алексей. Если мне кто-нибудь ещё раз заикнётся про Милославскую — убью на месте!
Ванятка (на четвереньках ползёт к двери). Спасите! Помогите! Парфентий! Где ты? Твоего друга убить хотят! — Помилуй, батюшка. Лубочек отнял, перстенёк возьми, только жизнь сохрани.
Прозоровский (швыряет в него яблоком). Пошёл вон, дурак. (Ванятка исчезает.) — Ты, государь, что-то важное очень говорить начал, про челобития дворянские, а этот болван влез…
Алексей (в скверном настроении). Там этих челобитных полон сундук. У отца своего расспроси, у Симеон Васильича, он их все читает. (Оживляясь) Нет, ну ты подумай, — просят государева указа, чтоб запретить мужикам любые жалобы подавать. Это чтобы одним махом все свои вины на царя переложить. С царя как с гуся вода. Для русского мужика царь — это земной бог. Ему только молиться можно, а челобитные подавать без толку. — Хорошо придумали, дьяволы. Чтобы меня из-за них по всем углам ненавидели.
11. Поезд с невестами движется из Касимова в Москву. Проезжают
заснеженными полями, через лес, мимо деревень и т.д.
Останавливаются, греются у костров, едут дальше.
Очередная
стоянка. Вокруг костра Фима, Маша, её сестра Софья, нянька Настасья
Порфирьевна, ещё две девушки и две старухи.
Все смотрят на Фиму, пожирая её глазами. Она пытается закрыть лицо.
Софья. Ты что, Фима? Не бойся, мы твою красоту не сглазим.
Фима. Господь с тобой, Софья Дмитревна, мне дым глаза ест, это я от дыма.
Первая девица. И сколько ж там девок соберётся? Чай, не меньше трёхсот. Как там рассмотришь, кто лучше, кто хуже?
Вторая девица. Да, государю нашему не позавидуешь. — Ну правда, ну будь я на его месте, — у меня не на десятой, так на двадцатой в глазах бы уже зарябило.
Софья. Ничего, бояре ему помогут. Подтолкнут своих дочек поближе, он из них и выберет.
Все смеются.
Первая девица. И откуда этот обычай взялся? В древности так цари не женились. Да и сейчас так только на Руси заведено, а больше нигде.
Маша. Иван Грозный уж точно так женился. Он на смотринах выбрал Анастасию Романову. А её брат родной был прадед нашему царю.
Вторая девица. Брат жены — это кто? Деверь или шурин?
Первая девица. Брат жены — шурин. Деверь — это брат мужа.
Софья. О-о, вот оно что оказывается, мы не только царицу в Москву везём, а ещё и царского шурина. (Смотрит на мужчин, сидящих вокруг соседнего костра. Захар машет ей рукой.)
Маша. Борис Годунов тоже был царский шурин, а потом сам царём сделался.
Первая девица. Ой, не надо про Годунова. Изверг. Младенца зарезал.
Вторая девица (поднимаясь). Ох, поясницу заломило! Не стану я царицей, останусь без поясницы. (Первая девица тоже поднимается.)
Настасья. Фимушка, может и мы пойдём?
Фима. Ты иди, а я с Машей ещё посижу. (Ласково улыбается Маше.) Нам пока тепло.
Настасья Порфирьевна идёт к своей кибитке, ей навстречу — Андрей.
Настасья. Ты куда, Андрюшенька? Все уже расходятся.
Андрей. Захара Ильича проведать.
Настасья (смущённо). Только ты к девкам не подходи. Потом успеется.
Андрей. Ладно-ладно.
Андрей в темноте идёт мимо костра за спинами девушек и слышит голос Маши.
Маша. Ну почему же зря проездим? Москву увидим. Андрей про Москву такие чудеса рассказывает. Он говорит, если стоять на мосту через Москва-реку, то над Кремлём одни только соборы златоглавые видать, и они как в небо рвутся. Стоишь — а над тобою словно Иерусалим небесный парит.
Андрей с радостью слышит эти слова. Лицо его просветляется, он идёт дальше.
Фима (влюблённо глядя на Машу). Да уж, Андрей как начнёт рассказывать — заслушаешься. А меня тоже маленькую в Москву возили, я один раз даже царя видела.
Маша. Как царя?
Фима. Мы тогда в Москве были на свадьбе сестры моей двоюродной, Даши Корионовой. А в селе Покровском было гулянье. Столько народу там было, мы с Андреем там с гор катались. И вдруг как все закричат: «Царь едет! Царь!» Тут дядя Афанасий схватил меня на руки и поднял высоко-высоко, чтоб я его разглядеть могла.
Маша. И какой же он из себя?
Фима. Ну, борода большая. Он мне сердитым показался. Я больше на царицу глядела. Красивая такая.
Маша. Подожди, так это не нынешний был царь?
Фима. Ну конечно, нет. Отец его, Михаил Фёдорович. — А потом я ещё раз в Москве была, у второй сестры на свадьбе. (Сонно) А когда младшая замуж выходила, мы не ездили, одного Андрея отправили.
Боярин Пушкин проходит через табор.
Пушкин. Матушки, спать их укладывайте. Всем красавицам спать.
Маша входит в свою кибитку. Пушкин видит её и подмигивает.
Пушкин. Ну почему я старый и женатый? (Маша волнуется.)
За костром, вокруг которого сидят мужчины, остаются только Захар и Андрей.
Андрей (вполголоса). Захар Ильич, ты всё обещаешь рассказать, что у вас в Казани было.
Захар (невесело). Ну что было?
Что было, того уже нету. — Был там один татарин,
очень был грамотный по-ихнему. Ну а потом выучился славянской грамоте и стал
Святое Писание читать. И раздумывать над ним. — А о чём
ещё человеку думать? Нельзя же только про цены, то на зерно, то на лес. Так
ведь руки на себя наложить захочется. (Захар умолкает и сидит, сцепив пальцы.)
Ну вот, думал он, думал и додумался, что вера-то на самом деле у всех одна, а
различия всякие — они
выеденного яйца не стоят. Ну и стал он про это другим рассказывать.
Андрей (в ужасе). Как? Вот так всем подряд? Да разве ж это можно?
Захар. Ну… не то чтобы всем подряд… Но среди своих он многим говорил…
Андрей. И что же вышло?
Захар. Ну что, что? Испугались и донесли на него властям. Стали его пытать, скажи, мол, кем научен и кого научить успел… (Тяжело вздыхает.)
Андрей. А он?
Захар. Ну что — он? Не выдержал пытки, так и умер.
Андрей (вздыхает). Слава Богу, что так.
Захар (тихо-тихо). Что ж хорошего?
Андрей. Ну как же — так он умер как святой, а то бы мог наговорить на кого-нибудь. Мы бы, чай, тут с тобой не сидели.
Захар. А ты ведь, Андрей, хитрющий парень.
Андрей. Да, Захар Ильич, я очень хитрый. Но и ты хитёр, что обо мне догадался. Меня ведь чаще за дурачка принимают.
