(Н.А. Клюев)
— Господи! Изгладь мои грехи!
И давай про них забудем оба.
Слышишь, Господи? —
Всю ночь звучат стихи
Из трущобы мрачной, как из гроба.
Это он, жилец промозглых нар,
Те стихи бормочет-произносит.
А с утра он поплетется на базар,
Сядет — и на пропитанье просит.
Господи, как мало медяков!
Подают картошку и огрызки хлеба.
А в душе — такое сонмище стихов!
Вызволишь — они поднимутся до неба.
Птица-Сирин, вея с высоты,
Удивленно-ласково засвищет:
— Ах, какие вкруг тебя горят цветы,
Государь мой нищий!
И обронит благодатный пух,
Пахнущий цветеньем райской купы,
И отгонит кровожадных мух,
Что впились в незаживающие струпы.
И примолвит:
— Ах, твой грех, видать, жесток! —
Горестно заламывая крылья,
И помчится на Святой Восток,
Зарыдав от боли и бессилья.
А ему в милицию брести —
Отмечаться, что еще не умер,
Что не утопился по пути
Ссыльный из Москвы, такой-то нумер.
Вот, намаявшись, он, наконец, уснул,
В шапке-в валенках, на нищенский обычай.
И ему приснился царь Саул,
Изумленный собственным величьем.
Он среди Израиля стоит,
На главу всего народа выше,
И звезда во лбу его горит,
И крыла незримые колышет
Тихий ветр.
Но прилетал иной,
Порожденный чернотой межзвездной,
И не стало крыльев за спиной,
И звезда-моя звезда! —
ты пала в бездну.
